Алексей Десняк - Десну перешли батальоны

Дмитро посмотрел на них, отмахнулся, печально опустил голову на руки. И снова ему послышался шелест колосьев: «Мало нас, мелкие мы…» Вспомнился разговор с Писарчуком.

Сидели допоздна. Дмитро брился перед разбитым зеркальцем и рассказывал о походах и боях, о переходе через Западную Двину, Курляндию, о смерти солдат, об их отваге. Соседи скорбно качали головами, удивлялись людской храбрости, с горечью думали каждый о своем завтрашнем дне.

Уже давно по хозяйству управилась Ульяна, давно заснул на ее руках Мишка. Молодица бросала укоризненные взгляды на соседей: когда же, наконец, они уйдут домой?

Первым поднялся Кирей.

— Кобылку надо отвести в ночное.

Прощаясь, Вивдя подошла к Ульяне и на ухо с завистью прошептала:

— Счастливая ты… А я обниму подушку, заплачу, может на душе легче станет..

Ульяна постелила в клети и протянула руки к Дмитру:

— Любимый… милый… дождалась!

Кирей лежит у оврага, смотрит в звездное небо и прислушивается к тому, как жуют стреноженные лошади. Старику хочется отдохнуть, но не дают покоя мысли, навеянные Надводнюком.

Тяжело стало жить. Совсем не уродило на бедняцких полосках. Да и откуда этому хлебу быть? Разве на этой полоске песка за лесом что-нибудь соберешь? Удобрять было нечем, и хорошо обработать сил не было — вот и мерещится опять голодная зима. А пан Соболевский и кулак Писарчук вон какой урожай соберут, подавай только рабочие руки…

Болит душа у Кирея, сердце ноет. Он ворочается, поправляет под головой чекмень и на росистой траве вытягивает обутые в лапти ноги. Трава!.. Панская она! Соболевского! После большого паводка поднялась выше пояса, мягкая и сочная. Заливные луга, их еще рано косить… А общественного выгона — клочок. Даже собака перепрыгнет! И речка Гнилица принадлежит пану, а за нею — его сад. И какой сад!..

Кирей поднимает голову и смотрит на черные силуэты столетних лип. Там — аллея от дома до самой реки. Кирей никогда не ходил по этой аллее. Внизу яблони, сливы разные, черешни, груши. Днем видно, как много ильинок на деревьях. И в саду этом Кирей никогда не был. А кто из крестьян был? Разве что Писарчук? Кирей только садил этот сад. Давно это было, не теперь… Кирею обидно, он повернулся спиной к помещичьему саду. С луга доносится птичья перекличка.

Верно, под березкой панской закричал перепел…

В эту ночь не уснуть Кирею. В голову лезут воспоминания и все невеселые. Да разве видел дед за свою долгую жизнь что-нибудь веселое? Горе одно! Кости ноют, руки в мозолях. Мозоли никогда не сходили.

Кирей всматривается в темноту. Старческие глаза нащупывают в овраге серую стреноженную кобылку.

Где он только не побывал в поисках заработка!.. Все мечтал прикупить земли с десятинку. Был в Пруссах — жал за сноп у господ. Молотить ежегодно ходил к кулакам на Полтавщину. Ломоть хлеба насущного был в диковинку. Так где уж там о покупке десятины мечтать? Так и остался на отцовской полоске песка на Боровщине…

Родился Григорий. Был умным мальчиком. Сам как-то попал в церковно-приходское. Учиться хотел. Говорил ему Кирей — не ходи! Не послушался. Взял однажды Кирей длинный сковородник, вошел в школу, схватил Григория за ухо и вытащил во двор. Мальчик вырывался, хотел поскорее добраться домой. Кирей погнал его по всему селу, а дома сунул палку в руки и повел в Пруссы. Разве бедняки могли учиться? Конечно, рада бы душа в рай, да грехи не пускают…

В девятьсот пятом зашумело было, земелька показалась краешком, но мелькнула перед глазами и исчезла. И Григорий чуть не пострадал. Просидел с Надводнюком недели три в тюрьме в Соснице, но их все же выпустили. Да и теперь, черт его знает, что творится. И Дмитро Надводнюк, и Павло Клесун, и сам Григорий, — все фронтовики, — говорят, что царя уже скинули. А порядки прежние. Если нет царя, так власть должна быть народная, а паны ее под себя подмяли. Что Соболевскому? Царя нет, а он как был паном, так и остался. У него сенокосы до самой Десны, леса вокруг всего села. За околицу выйдешь — опять его поле… А говорили: землю нам, крестьянам… Дождешься…. И Надводнюк ведь говорил: силой ее взять надо… А как ее возьмешь?.. Молодые, верно, знают. Дмитро зря говорить не будет, не такой он. А земельку брать надо, она непокорная, сама в руки не дается…

Уже перед самым рассветом, устав от тяжелых дум, Кирей задремал. Во сне перед ним встал солнечный сенокос над Гнилицей. Натыканные в траву вешки-прутики указывают межу. Дует легкий ветерок, гонит волны шелковой травы к ногам Кирея. А он только что начал косить. На нем белая, выстиранная невесткой, старомодная рубаха с вышивками на рукавах, соломенный бриль. Коса, как бритва, ровно-ровно кладет траву. Ш-ш-шу! Ш-ш-шу!.. И ложится трава ровным покосом. И тут же Григорий. Он в солдатских штанах, босой и без фуражки. Рубаха на груди расстегнута. Вот Григорий остановился и точит косу… Дзинь-дзинь! Ш-ш-шух… Кирей вытирает потный лоб. Ну, и греет же солнышко! Постояла б такая погодка. Солнце — золото!.. Полосы через две — еще косари. Кирей всматривается и узнает своего товарища, высокого и нескладного Тихона Надводнюка с Дмитром. А еще дальше — Малышенко Гордей. Он один. Кругом на лугу звенят косы. Так радостно-радостно у Кирея на сердце. Он понимает свою радость: ведь не у пана Соболевского они косят. Они всем обществом поделили помещичий сенокос. Вот их десятина, а вот Надводнюков, а дальше Малышенко. А кто там под березкой косит? Клесуны, кажется?…

— Деда, дед, да проснитесь же, наконец!..

Кирей вскакивает и протирает глаза. Перед ним на коленях стоит девушка. Кирей узнает прислугу пана Соболевского — Марьянку и испуганно оглядывается. Кобылка одиноко стоит на выгоне. Из ночного все, верно, давно ушли, потому что солнышко уже вон как высоко поднялось над березкой.

— Ваша лошадь, дед, в траве была. Хорошо, что пан не видел. Прибежала я, лошадь выгнала и вас разбудила. Вам что-то, верно, снилось? — торопливо говорила Марьянка, оглядываясь на помещичий сад.

— Черт его побери, что приснилось!.. Будто мы панский сенокос поделили и косим. Григория своего и Надводнюков во сне видел. Сам я был в вышитой рубашке… Это к добру, дочка!.. А ты все служишь?

— Некуда мне, дед, деваться. Ведь мать на поденной у Писарчука.

— Правда, правда, дочка. Вдовья доля известно какая! — покачал Кирей седой головой.

Он распутал лошадь, положил ей на спину чекмень, взял повод в руки и пошел к плотине. Марьяика забежала вперед.

— Дед, когда будете делить панскую землю, и нам с матерью хоть полоску дадите?

Кирей остановился. На него с мольбой смотрели черные глаза уже изнуренной работой семнадцатилетней Марьянки. Худенькая, стройная, в старой полотняной юбчонке, она напряженно ждала, что ответит дед. Ее руни, — Кирей видел, — работали б на этой земле так, как еще никогда ничьи не работали. Кирей вздохнул.