Алексей Десняк - Десну перешли батальоны

— А у нас взвод отвели с позиций в тыл на отдых, мы и разбежались. Взводный пример подал!.. — засмеялся Дмитро, показав два ряда крепких, пожелтевших от табака зубов. — Георгия не привез? — снова Дмитро засмеялся. Григорий тоже усмехнулся.

— Георгия у меня нет, но лычку одну имею.

— A-а… За что?

— Пулемет немецкий притащил во время боя. А ты?

— Я тоже имел лычку. Аэроплан сбили. Потом сняли ее, еще и на «губе» сидел.

Дмитро отбросил сапог, взял из деревянной коробки клочок бумаги и скрутил козьюыо ножку.

— Повели нас в церковь в одном селе. Ну, стоим. Длинноволосый курит фимиам за благословенное воинство… — Тихон при слове «длинноволосый» сплюнул и вышел из хаты. — Был у нас такой чудак — Цветков. Я стоял первым, правофланговым, а он позади меня. Накупил этот Цветков копеечных свечек и решил поставить перед каждым угодником. Выйти из строя нельзя, так он положит мне свечу на левое плечо и похлопает: «Божьей матери»… «Тройце единосущной»… «Георгию победоносцу»… Я передавал свечи и его наказ дальше, передним. Нам уже надоело, а он все передает и передает… Вот снова по плечу хлопает. Я поворачиваю к нему голову и говорю:

— Слушай, Цветков, квартиры святых не только в правом углу!

Солдаты покатились со смеху. Полковник тоже услышал, побелел весь. Дернул себя за крашеный ус и давай греть ротного… Девять дней просидел я на «губе»!

Фронтовики несколько минут хохотали.

— Знаешь, Дмитро, моего старика Писарчук с Соболевским в Сосницу угнали.

— Что ты?

Григорий рассказал о стычке Кирея с Соболевским на плотине.

— Я был в их комитете.

— Ну и что? — лукаво поднял брови Дмитро.

— Писарчук угрожал мне. Вслед за отцом в Сосницу не прочь был отправить.

— Что же ты теперь будешь делать? — Надводнюк долго не сводил с Григория испытующего взгляда.

— Как подумаю, сколько пришлось выстрадать в окопах…

— А они здесь и горя не знали, — добавил в тон ему Дмитро.

— …то хочется пойти к Соболевскому и Писарчуку, шею им свернуть!

Довольный этим ответом, Надводнюк отбросил сапог и хлопнул Григория ладонью по плечу.

— Идем искупаемся в Лоши!

За огородами, над Лошью, был котлован, откуда водонапорная башня брала воду и гнала ее по трубам на станцию. Берег здесь песчаный, чистый и крутой. Это было излюбленным местом купания семьи Соболевских. Сюда вот и пришли фронтовики. На песке лежали двое: мужчина и женщина. Ода подняла крик:

— Не для вас, не для вас!

— Куда лезут? — возмущался мужчина.

Дмитро отошел за вербу и стал раздеваться. Берег зарос крапивой. Дмитро разбежался и прыгнул в воду. Вынырнул он сажени за четыре от берега на открытом месте, расправил плечи и крепко ударил сильными руками по воде.

Бояр быстро его догнал. Они вышли на противоположный, покрытый травой берег. Здесь начинался луг. Роскошный и яркий полесский луг, весь в ромашке, шалфее, синих колокольчиках и диком клевере. Фронтовики легли в траву. Им видна была их одежда, развешанная на кустах, котлован, женщина и мужчина, греющиеся на песке.

— Зять Соболевского, говорят, кадровый кавалерийский офицер, — кивнул Дмитро в сторону котлована и добавил: — Из тех, кто считал зубы нашему брату. — Дмитро перекусил травинку, пожевал и сплюнул. — Позвал я тебя сюда, по душам поговорить. Может быть, об одном думаем. Ты был в их комитете, видел, кто там засел. Да и я уже поинтересовался. Писарчук — первый богач в селе, с Соболевским соперничать начинает, Орищенко — на Писарчука равняется, поп Маркиан, Маргела да Варивода. Варивода в эсеры записался. Меня вчера приглашал в свою партию. Да разве я не знаю, кто они? Это — пособники Писарчука. Вот кто этот комитет, Григорий. От таких Керенскому подмога и Центральной раде. А все они вместе против нашего брата.

— Центральная рада в своих универсалах что-то о земле писала?

— Слушай, Григорий! Вот сюда, — и Дмитро показал на свою шею, — пока мы воевали в окопах, нам эту раду помещики с Писарчуком и фабрикантами посадили. Мы ее не выбирали, значит, она и не наша власть! Народ повсюду недоволен, голоден, войной измучен. Вот рада и вертится, как вьюн в проруби. Универсалы написала, а ничего не дала. Как же пойдет она против своих хозяев, сидящих в комитетах и вон там греющих бедра на песке? Разве Кирея забрали бы в Сосницу, если бы эта власть была за нас, а не за панов? Так, дружище?

Григорий и сам много думал об этом. Теперь Дмитро те же мысли высказал. Не сказал только, как быть в дальнейшем. Невтерпеж больше.

Словно читая его мысли, Надводнюк продолжал:

— Они крепко сплотились в своем комитете. В селе верховодят. Народ еще не знает, где правда. А мы, фронтовики, хорошо знаем. Вот давай и начнем работу. Я, ты, Малышенко Гордей, Клесун Павло, Тяжкий Ананий, Кутный Яков да и другие фронтовики найдутся. Бедноту вокруг себя сплотить нужно, глаза людям раскрыть. Вот такое будет начало. — Надводнюк посмотрел вокруг и зашептал тише. — Нам дорогу потом укажут.

— Кто?

— О большевиках слышал в полку?

Григорий кивнул.

— Так вот был в одном взводе со мной мой друг. Уже много лет в партии. Рабочий… Теперь он в Сосницкой организации. Я с ним связь поддерживаю, на днях его увижу…

Григорий взволнованно пожал руку Дмитру. В этом пожатии была благодарность за то, что Дмитро ему открылся, за то, что знал, с чего начинать, и теперь привлекает Григория к общему делу. Григорий почувствовал, что их дружба после трехлетней разлуки стала еще крепче. Он внимательно слушал Дмитра и был готов идти за ним.

Марьянка устала. Вчера весь день прибирала в комнатах. Натирала воском паркеты, чистила посуду, крутила мороженицу: мороженое так любит барышня Муся, которая сегодня должна приехать из Сосницы, где она учится в гимназии. А еще пришлось Марьянке, по распоряжению барыни Нины Дмитриевны, выбирать клубнику в саду. Потом пекли пироги с ягодами, с сыром, с яйцами, готовили всевозможные блюда. Разве справится у печи с этим одна кухарка! Потом на станцию за газетами и письмами для господ пришлось бежать Марьянке. К вечеру она с трудом волочила ноги, так устала, а ночь — моргнуть не успеешь, как уже время вставать.

Еще вчера господа послали лошадей в Сосницу. Муся должна быть сегодня к раннему обеду. Платон Антонович оделся по-праздничному — тонкая батистовая сорочка, серый жилет. Аккуратно в обе стороны расчесал бороду, взял черную с широкими полями шляпу. Он гоголем подходил к Нине Дмитриевне, высокой и очень худой, которую заглаза все называли «щукой», вертелся на больных ногах и спрашивал, хорошо ли одет? Нина Дмитриевна находила туалет мужа безукоризненным. Платон Антонович не удовлетворялся похвалами жены. Он пошел на обвитую диким виноградом веранду, где в кресле-качалке сидел зять, красивый полный брюнет.