Валерий Поволяев - Оренбургский владыка

— Почему нечего? — вопросительно стрельнул в него одним глазом прапорщик, приподняв свой сидор. — Найдем и это.

Фляжка у пограничника оказалась бездонной. Прошлый раз ее выхлебали досуха, ни капли в ней не осталось, а сейчас Потапов взял, встряхнул ее — внутри глухо булькнула жидкость: фляжка была полной. Этот прапорщик с нарисованными на погонах звездочками умел делать то, чего не умел весь Первый Оренбургский казачий полк.

— Чудеса! — не удержался от восторженного восклицания Удалов.

Спирт из фляжки вылили в алюминиевую кружку, добавили воды — напиток получился крепкий и такой хмельной, что мог свалить с ног коня, — выпили за Потапова, за Гордеенко, за то, чтобы дальше держаться всем вместе, одной командой.

На станции выли, подавали тревожные голоса паровозы — железная дорога была перекрыта мертво.

Конечно, неплохо было бы пойти к Каледину, соединиться с ним, но и Каледин пока впустую, безуспешно тыркался на Дону, увязая в мелких стычках. Дутов тоже погрязал в стычках, в теоретической войне, в состязании с большевиками — кто кого объедет на кривой козе, — ни Дутов, ни Каледин не имели достаточно сил, чтобы пойти на соединение.

Дутов с Акулининым делали все, чтобы нарастить силовой кулак, дать ему возможность потяжелеть, а потом уж крушить им все и вся. Но люди шли к Дутову неохотно, как неохотно стали идти и к красным — все устали от войны, от крови, от неизвестности, не понимали, каков у них будет завтрашний день. Добравшись до родного порога, вчерашние солдаты уже старались не выходить за ворота. Такая позиция просто бесила Дутова, он вращал черными от гнева глазами и громко хлопал по столу:

— Большевики сожрут нас! Вместе с костями и требухой сжуют, за милую душу… Неужели вы этого не понимаете, станичники?

Станичники не понимали, и это рождало у Дутова мрачные мысли.

— Большевики победят, — говорил он Акулинину, морщился горько — ему не хотелось верить словам, которые он произносил, но против фактов не попрешь.

Акулинин молчал. Был он человеком деликатным, из тех, кто не пытается обскакать на резвом коне командира, умел хорошо читать карты и планировать отступления. По части наступлений дело у него обстояло хуже.

Дутов подошел к окну, с треском разорвав бумагу, которой рама была оклеена по периметру. Зимой, когда природа обрушивала на Оренбург лютый снег, смешанный с песком, затем полировала сугробы ветрами, все помещение тут через малую щелку могло наполниться снегом, поэтому хозяйки оклеивали рамы особенно тщательно.

В кабинет ворвался студеный ветер, обдал лицо атамана колючим холодом. Дутов высунулся по грудь наружу, широко распахнутым ртом хлебнул свежего воздуха — сколько мог захватить. Вкус у воздуха оказался жестким, горьким, родил в Дутове тоскливую оторопь и желание удрать из Оренбурга куда-нибудь подальше.

— По моим данным, у большевиков под штыком находится уже пять тысяч человек, — просипел он простудно — каленый воздух обварил ему глотку.

— По моим — больше, Александр Ильич, — произнес Акулинин, — шесть с лишним.

— Нам нужна помощь, — Дутов постучал кулаком по переплету рамы, — необходимы совместные действия. С Калединым. С атаманом Мартыновым [34] Василий Патрикеевич Мартынов (1863–1920) — генерал-майор, в 1917–1918 гг. — войсковой атаман и командующий войсками Уральской области. Расстрелян. Василием Патрикеевичем и его Уральским войском, с Анненковым [35] Борис Владимирович Анненков (1890–1927) — из дворян. Есаул Первого Сибирского казачьего полка. Сформировал и возглавил партизанскую Сибирскую казачью дивизию. С конца 1917 г. та действовала в районе Омска, прославилась при подавлении восстания на Алтае. С июля 1918 г. — войсковой старшина, потом генерал-майор, командующий Отдельной Семиреченской армией. Эмигрировал в Китай, выдан большевикам, расстрелян. , который, говорят, собрал целую армию и успешно действует сейчас под Омском….

— С Борисом Владимировичем Анненковым я знаком по фронту, — Акулинин поспешил заполнить образовавшуюся паузу, — очень храбрый офицер.

— Я тоже встречался с ним на фронте, Анненков под пулями ходил, будто на базаре мясо для шашлыка покупал — не пригибаясь… Григорий Михайлович Семенов [36] Григорий Михайлович Семенов (1890–1946) — есаул, генерал-лейтенант (1919). После Февральской революции комиссар Временного правительства в Забайкалье. В ноябре — декабре 1917 г. поднял мятеж против советской власти. После разгрома в 1921 г. возглавлял в Китае белую эмиграцию. В 1945 г. казнен. , говорят, установил свою власть в Забайкалье… Надо послать ко всем своих людей. Только совместные, скоординированные действия принесут нам удачу. А по отдельности каждого из нас перегнут через колено, сломают и закопают. Тем дело и закончится, — Дутов вновь стукнул по раме. — Готовьте, Иван Григорьевич, гонцов… Постарайтесь подобрать надежных офицеров, которым вы доверяете, как самому себе. B общем, — самых, самых…

Ночевал Дутов в штабе. Обстановка менялась каждый час. Отряды Кобозева и Каширина плотно обложили город. Все чаще стала слышна в разговорах фамилия неведомого Блюхера [37] Василий Константинович Блюхер (1890–1938) — маршал Советского Союза (1935), Первый кавалер ордена Красного Знамени. С марта 1918 г. командовал Восточным отрядом, действовавшим против Оренбургской армии, затем — командующий партизанской Уральской армией. Позже — военный министр, главком народно-революционной армии Дальневосточной республики, главный военный советник революционного Китая, председатель военного трибунала. В 1938 г. арестован. Умер во время следствия. — воюет, дескать, очень умело, промахов не допускает, в отрядах у него дисциплина, как в русской армии до четырнадцатого года. Потому и выигрывает одну драку за другой.

— Блюхер, Блюхер… — пробормотал Дутов сипло, помял пальцами виски. — Фамилия немецкая. М-м-м, — атаман не выдержал, застонал. В ушах стоял звон, виски ломило. — Скорее всего, Блюхер все-таки из немцев. А немцы, как бы мы к ним ни относились, всегда были толковыми вояками. — Дутов вновь застонал и с силой надавил кончиками пальцев на виски, боль не проходила. — Будь ты неладен, товарищ Блюхер…

Несколько мгновений атаман лежал молча, стараясь заговорить боль. Этот рецепт он позаимствовал у матери Елизаветы Николаевны, а та, в свою очередь, получила его в наследство от деда, чье тело было рванным от чужих сабель. Казаки умели заговаривать боль еще во времена царя Гороха и лечили сабельные порубы слюной, травой, да невнятным бормотаньем…

Утром разведка донесла, что под Оренбургом появились два матросских полка.

— Нам только не хватало этих чертей в широких дворницких штанах, — Дутов поморщился.