Милош Кратохвил - Магистр Ян

— Магистр Иероним! — язвительно отвечал Палеч. — Ты много лет провел на дипломатической службе — по твоей речи видно, что ты не столько простой христианин и ученик Виклефа, сколько дипломат!

— Разве одно исключает другое? — спросил, улыбаясь, Иероним. — Впрочем, если бы ты внимательно слушал меня, то заметил бы, что я отвечал только на твой вопрос, следует ли университету обращаться к королю с предложением запретить торговлю индульгенциями. Мы собрались сюда для того, чтобы от имени университета выразить свое отношение к индульгенциям. Первым, кто заговорил о короле, был ты, — и он лукаво добавил: — ты, простой христианин и ученик Виклефа…

— Каждый понял, что я говорил о короле в связи с главным делом, — раздраженно сказал Палеч.

На подиуме появился магистр Гус.

— Уважаемые магистры и бакалавры! — начал он свою речь. Ученые сразу насторожились. — Вы только что прослушали речь магистра Иеронима — он сказал правду. А теперь о деле. Мы — университет. Нам не пристало давать непрошеные советы. Но нам не следует выносить такое решение, которое зависело бы от воли короля. Мы не только можем, но даже обязаны высказать свое отношение к столь важному документу, как папская булла об индульгенциях и к самой торговле ими. Я вряд ли ошибусь в вас, если предложу нашему университету осудить торговлю индульгенциями как деяние, противоречащее Священному писанию и учению Иисуса Христа. Мы должны объявить об этом не только от имени магистров и бакалавров, но и от имени студентов. Нам не следует забывать о своих учениках: ведь без них мы ничто. Наше решение должно зависеть только от нас самих.

— Решение университета, не опирающееся на поддержку короля, равносильно удару кнутом по воде! — заметил Палеч.

— Сегодня rector magnificus [21] Титул ректора университета. напомнил нам о славе и значении Каролинума. Наше мнение будет столь весомым, сколь значительными окажемся мы сами. Мы должны быть достойными наших великих предшественников: они с нами, их дух осеняет нас. Да, бессмертный Войтех Раньку, профессор нашего университета, и ректор Сорбонны Микулаш из Литомышля, магистр богословия и весьма дальновидный советник Штепан из Колина, пламенный ревнитель отчизны знаменитый математик Енек, великий поэт Микулаш из Раковника, прекрасный знаток музыки Ян Штекна и много, много других, чьи имена не перечислить. Все они будут забыты, если мы окажемся малодушными и отречемся от их заветов. Мы, конечно, сознаём, что решаемся на нелегкое испытание, выступая против новой папской буллы. Если мы наказываем приходского священника, незаконно требующего платы за исповедь, то можем ли мы молчать, когда святой отец торгует своими индульгенциями, обирая целый народ. Нам остается только вспомнить слова апостола Павла из послания коринфянам: «Бодрствуйте, стойте в вере, будьте мужественны, тверды и делайте всё с любовью к богу, истине и человеку».

Гус говорил тихо. Глаза слушателей пристально следили за ним. Во время речи Гуса члены совета один за другим подходили к нему всё ближе и ближе и скоро окружили его со всех сторон. Позади них была пустая аула. Только двое не покинули своих мест: согбенный старец Станислав из Знойма и Штепан Палеч. Руки Палеча судорожно дрожали, а губы сомкнулись и побелели. Он не мог оторвать глаз от Гуса, перед которым благоговейно застыли его коллеги.

Невыносимая тишина, которую никто не смел нарушить, была самым убедительным знаком одобрения слов Гуса. Почувствовав свое поражение, Палеч попытался освободить людей от проклятых чар. Его губы невольно раскрылись, и он закричал не своим голосом:

— Мы стоим на земле, а не витаем в облаках! Нам приходится считаться с земными силами. Я ухожу. Попробую добиться аудиенции в королевском совете. Я обращаюсь с предложением к ректору Мареку и декану факультета свободных искусств присоединиться ко мне.

Не дождавшись никакого ответа, Палеч быстро зашагал к выходу.

В зале поднялся шум. Снова образовались группы возбужденных людей. Все спорили, перебивая друг друга.

Молчали только Иероним и Якоубек, стоявшие неподалеку от Гуса. Они не спорили, но думали о том же. Их огорчило странное поведение друга, который неожиданно расшумелся и разошелся с ними. Иероним ухмылялся, а Якоубек, погруженный в глубокое раздумье, смотрел вниз. Только Гус продолжал глядеть на двери, за которыми скрылся Палеч.

Взгляд Гуса был полон огорчения и разочарования. Как красноречив тот, кто старается скрыть свою слабость!..

Малостранский архиепископский дворец с его крепкими, толстыми стенами и башнями гордо возвышался над низкими соседними домишками. Холодный и неприступный, он, как могучий замок, подавлял их своей мощной крепостной кладкой. В его каменной громаде зияли узкие островерхие окна, похожие на глаза, настороженно глядящие исподлобья.

Под этим крепким панцирем были замурованы покои, богато украшенные живописными панно, коврами и изящной мебелью. В шкафах сверкали книги своими белыми пергаментными переплетами, а крашеные статуи и золоченые статуэтки усиливали блеск роскоши. Золотое шитье ярко переливалось на облачении прелатов, собравшихся в рабочем кабинете архиепископа, чтобы приветствовать прибывшего сюда высокого гостя — папского легата Лодовико Бранкаччи. Пурпурные облачения чередовались с белыми ризами, вышитыми золотом, и только одна черная мантия профессора Бора выделялась на этом фоне своей необычной строгостью. Сотни свечей, расставленных по три в каждом канделябре, своим золотисто-желтым пламенем рассеивали сумерки угасавшего вечера. Яркие блики играли на златотканых краях облачений, широких пряжках, блестящих перстнях, кубках и кувшинах, в беспорядке стоявших на столе.

Съехавшиеся гости чувствовали себя непринужденно. Прелаты стояли группами или сидели в креслах. Звучная латинская речь приглушалась плотной тканью портьер. То там, то здесь журчало вино и нежно позванивали бокалы.

Легат, крепкий, широкоплечий итальянец с военной выправкой, сидел на почетном месте. Одеждой гость мало чем напоминал высокого духовного сановника. На нем было дорожное платье рыцаря. Металлические пластинки и кольчуга виднелись из-под алого кардинальского плаща, свободно спускавшегося с плеч. Искусный чеканщик изобразил на панцире легата гибель Фаэтона: юный возница стремительно несется по небу, но молния Юпитера настигает его колесницу. При малейшем движении легата большой золотой крест, прикрепленный к толстой цепи, раскачивался и знамение Христа звонко ударялось о нагрудный панцирь с языческим рельефом. В руках Бранкаччи держал восточный инкрустированный кинжал. Легат почти не сводил глаз с оружия, равнодушно ожидая, что скажут ему те, которые покорно и услужливо сновали вокруг него, как планеты вокруг солнца, стараясь скрыть свое волнение и сохранить уверенность в себе.