Еремей Парнов - Заговор против маршалов. Книга 1

Сличая возвращенные от Сталина списки со своей копией, Ежов переносил в нее все, без исключения, пометки: крестики, галочки и утверждавшие катего­рию цифирки. Почти всякий раз хозяин добавлял но­вые фамилии или, руководствуясь ему одному ведо­мыми соображениями, кого-то вычеркивал напрочь. До поры до времени, а может, и навсегда (никаких объяснений не давалось) эти лица были неприкосно­венны, фигурируя лишь в показаниях подследствен­ных.

Николай Иванович устремлял свои стрелки не толь­ко в указанном вождем направлении, но и в том самом порядке, что составился из беседы. Коли был записан в блокноте под номером один Тухачевский, то с этого и начинал, переходя далее к пункту второму — коман­дировкам в Германию. При такой методе неизбеж­но приходилось вновь возвращаться к Тухачевскому (с двадцать пятого по тридцать второй год был не­сколько раз), но это лишь проясняло общую картину.

«Параллели» устанавливались как бы сами собой, за­полняя все пространство листа.

Жены командарма первого ранга Якира и комкора Ильи Ивановича Гарькавого тоже сестрички, а дочери командарма первого ранга Уборевича и начальни­ка ПУРа Гамарника — сестры молочные — обеих выкормила Нина Владимировна Уборевич, вторая жена.

Любые совпадения брались Ежовым на заметку: Путна и Примаков вместе учились и закончили в двад­цать третьем году академические курсы комсостава РККА, Тухачевский и комкор Фельдман вместе сидели в тюрьме во время мятежа Муравьева. Не в совпадениях интерес, но в дружеских связях, которые идут исстари. Дружба предполагает единомыслие, а возможно, и укрывательство, если к тому есть причина.

Тухачевский дружит с Путной с самого детства. Вместе учились (александровцы), служили в старой армии (семеновцы), воевали на гражданской, подавля­ли Кронштадтский мятеж — всегда рядом, плечом к плечу.

Уборевич тоже из подпоручиков — константиновец, а Примаков, кстати, полный георгиевский кавалер, был у него комбригом в Четырнадцатой армии — опять да­леко идущая «параллель». И у маршала Буденного — четыре Егория. Да и в связи с Германией имеется какая- то шероховатость... Тут, где ни копни, обнаруживаются знакомые лица. Смирнов, например, Иван Никитич — заядлый троцкист, которого готовят к процессу,— был членом РВС в Пятой армии Тухачевского. Кто только не прошел через эту Пятую! Всю РККА можно — и нужно, наверное — перешерстить. И с Кавказского фронта тянутся нити, в органы в том числе. Тухачев­ский, Гусев, Трифонов — все это еще предстоит прояс­нить. И товарищ Орджоникидзе Григорий Константино­вич выплывает то здесь, то там, хоть и вычеркнул его Сталин из первого же протокола. Когда одна и та же фамилия возникает все в той же связи повторно, а то и трижды, есть над чем поломать голову. Ленинградский округ, к примеру, при Тухачевском: член РВС Славин, помощник командующего Федько, начштаба Фельдман. Опять, значит, Фельдман!

Люшков, молодчага, указал всех родственников Путны, Примакова и Шмидта, всех друзей и даже дру­зей детей. На каком-то этапе, возможно, понадобится.

Если дружат отцы, то дружат и сыновья — это нормаль­но, это в порядке вещей. Света Тухачевская, Влади­мир Уборевич, Виктория Гамарник, Слава Фельдман, Петя Якир, Володя Апанасенко — одна, как говорится, шайка-лейка. Интересно, о чем говорят между собой, какие книжки читают...

Помимо наблюдательного досье материалы на Ту­хачевского были и в парткомиссии КПК. Ежов не пер­вый раз брал в руки этот грубого, занозистого карто­на скоросшиватель с четырехзначным номером, выве­денным фиолетовыми чернилами с золотистым на­летом времен. В самом начале оборотной стороной, содержащей пункты порядка хранения секретных постановлений ЦКК РКП(б), была подшита следую­щая записка:

Парткомиссия ЦКК просит Вас срочно прислать ей все имеющиеся у вас материалы на тов. Тухачевского.

Помзавбюро.

«Склянский»,— дополнил свою схему Ежов.

Далее следовал вызов, адресованный уже самому Тухачевскому:

ЦКК просит вас прибыть к члену ЦКК тов. Сахаро­вой 24 октября к 12 часам дня по адресу: Ильинка, 21, 3-й этаж, комната 31.

И тут же резолюция: «По распоряжению т. Сахаро­вой дело сдать в архив по заслушанию личных объ­яснений Тухачевского».

«Сахарова»,— добавилась новая пометка.

А вот и сам материал:

Служебная записка заместителя полномочного пред­ставителя ГПУ по Западному краю. 2 сентября 1923 г.

Ежов хорошо помнил это безграмотное письмо, ад­ресованное лично Ягоде:

«Глубокоуважаемый Генрих Григорьевич!..»

Безграмотное не только по форме (это еще полбеды), но и по существу, потому что серьезные политические обвинения были так густо перемешаны с бытовыми, что прямо-таки тонули в гуще никому не интересных под­робностей. Те еще кадры выпестовал Генрих Григорье­вич!

«Ходит масса анекдотов о его подвигах на пьяном и женском фронтах,— писал замполномочного предста­вителя.— Его помимо воли могут склонить к шпио­нажу. У нас есть сведения, что в Польше интересуются его романами...»

Кто именно интересуется, какие сведения — об этом ни слова. Зато пахучий букет красивой жизни: «сис­тематическое пьянство», «связь с разного рода женщи­нами не нашего класса», «секретные документы в ком­нате стенографистки-полюбовницы» и остальное в том же духе. Зависть к красавцу командующему так и брызжет: «каждый месяц возит семью в броневом ва­гоне спецназначения», «прилетал на аэроплане к себе в имение».

И концовка вполне характерная:

«Мне т. Касаткин предложил дать все имеющиеся материалы и установить наблюдение. Но мы не имеем права наблюдать за коммунистами без разрешения Центра, тем более за такой крупной фигурой, как Ту­хачевский».

Центр, то есть товарищ Ягода, разрешения, как вид­но, не дал. Такие были тогда своеобразные порядки. Можно лишь удивляться, как вообще устояла Советская власть. И ведь по сей день отрыгается. Балицкий вон перед Якиром ни с того ни с сего оробел. Каждая исто­рическая эпоха предъявляет к кадрам свои требования, а кадры решают все, как учит товарищ Сталин. Не все могут соответствовать.

Чем дальше углублялся Ежов в знакомое дело, тем больше обнаруживал в нем нового, подчас поучитель­ного, ускользавшего прежде. Что там ни говори, а лич­ное дело действительно его конек. Здесь ему нет рав­ных. Хотя подрастает способная молодежь — Маленков, например, набирается опыта...

Бережно, чуть ли не трепетно, легким касанием ногтя перелистывая бумаги, Николай Иванович до­брался до объяснения, собственноручно написанного Тухачевским (желтоватая с глянцем бумага, красные чернила, тонкое перо):