Еремей Парнов - Заговор против маршалов. Книга 1

Фридрих фон Швее фон Лагенфельд, иезуитский священник, чей печальный долг состоял в том, чтобы сопровождать на казнь осужденных ведьм, был люби­мым поэтом Папена. Напоминая о неизбежном конце всего сущего в часы радости и утешая в печалях, он уводил воображение к недоступным пределам. Крепость его наивной веры укрепляла дух.

Неисповедимы пути господни. Не думал Франц фон Папен, достигнув зенита государственной службы, что в один не очень прекрасный день рок отбросит его к подножию горы и придется опять, под крышей по­сольства, начинать почти с начала усыпанный терния­ми путь.

Что ж, по крайней мере есть на что оглянуться...

До прямого вступления Америки в мировую войну на стороне Антанты Папен ухитрился нанести буду­щему противнику урон, исчислявшийся фантастиче­ской по тем временам суммой в сто пятьдесят мил­лионов долларов. Именно так оценили деятельность «прекрасного Франци» далекие от сантиментов джентльмены из ФБР. Диверсионно-шпионские груп­пы, созданные кайзеровским военным атташе, действо­вали чуть ли не во всех портах западного побережья. Предназначенные к отправке в Европу суда взрывались прямо на рейде. Выведенные на точный курс субмарины «Хох зеефлотте» топили транспорты с военным снаря­жением и цивильные пароходы. Горели склады и эллин­ги. Нарушались линии связи. Отключался электриче­ский ток.

И кто мог гадать, что воля фюрера вновь возвратит «марбургского оратора» на дипломатическую стезю. После убийства Дольфуса и провалившегося путча австрийских эсэсовцев отношения между обоими германоязычными государствами оказались на точке замерзания. Чтобы возобновить прерванные процессы постепенного всасывания восточных марок в великий рейх, требовался истинный виртуоз. Именно по этой причине и получил бывший канцлер Веймарской рес­публики и вице-канцлер первого кабинета Адольфа Гитлера ранг чрезвычайного посланника и полно­мочного министра по особым поручениям.

Пожалуй, это был наилучший, если не единственно возможный выбор. Обворожительный светский лев, располагавший широкими связями в кругах высшей бюрократии и делового мира, Папен явился в Вену в облике истого католика, пострадавшего в благород­ной борьбе против крайних эксцессов «раннего» нацио­нал-социализма. Разве не он в самых решительных выражениях призвал Гитлера покончить с разгулом коричневых? И чуть было не стал жертвой той самой исторической чистки, в которой погибли горлопаны-штурмовики? Весь мир знает, что от верной смерти его спасло лишь заступничество престарелого Гинденбурга. Юнга, его ближайшего референта, буквально изрешетили пулями.

Вручив верительные грамоты в Хофбурге, Папен принялся наводить разрушенные мосты. Первым делом вошел в тесный контакт с прелатами римско-католической церкви. В соборе святого Штефана он прово­дил едва ли не больше времени, чем у себя в посольстве.

Трудно было усомниться в доброй воле столь заме­чательного во всех отношениях человека. Вспомнили даже, что именно при нем, Папене, была сделана по­следняя попытка преградить нацистам путь к власти.

Нет, это не посол новоявленного антихриста, скорее посредник, а может быть, и вовсе тайный антипод с оливковой ветвью в руке.

— Пришло время восстановить мир и доверие между странами-сестрами,— заявил он на первой встрече с Куртом фон Шушнигом, превозмогая подступившие слезы.— Пора забыть обиды и споры. Взаимное дове­рие и товарищеское сотрудничество — вот та основа, которую нам предстоит возродить, господин канцлер. Не будет ли действительно достойной целью достиже­ние полной гармонии? Обеспеченной доброй волей и честным партнерством?

— Независимость Австрии является основным усло­вием любого сближения,— Шушниг угрюмо противо­стоял сладкоречивым призывам.

— Самой собой разумеется, дорогой канцлер! — не стыдясь слез, воскликнул посланник.— Я прибыл с миром в сердце и не пощажу своих сил, чтобы вос­становить былую гармонию,— он так любил это сло­во! — Речь может идти только о взаимных мирных заверениях, о мирном пакте между нашими странами. Что-то ведь надо делать?.. Мы наложили запрет на наши газеты, на наших артистов и лекторов. Герман­ские туристы не могут посещать Австрию, торговые сделки чрезвычайно затруднены. Разве это нормаль­но? Я уверен, что мы можем найти выход из тупика.

Против такой интерпретации Шушниг ничего не мог возразить. Опасный сосед стремился загладить вину, и было бы неразумно не поддержать его в столь благо­творных намерениях.

Папен имел полномочия идти на любые уступки по части суверенитета, лишь бы добиться официаль­ного признания Австрии немецким государством. Неза­висимым, нейтральным — каким угодно, но только немецким. В надлежащий момент это зароненное в почву зерно обернется зубом дракона.

Обосновавшись в Вене, Папен восстановил отно­шения с абвером, располагавшим в Австрии мощной разведывательной сетью. В отличие от прочих спец­служб рейха, слегка потрепанных в ходе минувших со­бытий, она практически не претерпела урона. Видимо, это обстоятельство и, не в последнюю очередь, высокое искусство посланника вынудило Гитлера доверить ему выполнение операции крайне деликатного свой­ства. В полном смысле слова «особое поручение».

Любой ценой, не считаясь ни с чем, даже с новым кризисом в отношениях, требовалось добыть досье, ко­торое австрийская полиция завела на будущего фюрера и рейхсканцлера еще в довоенные времена.

Там было чем поживиться и по части политики, и, че­го Гитлер более всего опасался, в сфере без четко обоз­наченных границ, которую относят к психопатологии, а если уж говорить до конца, к психосексопатологии.

Франц фон Папен и сам был не прочь заглянуть в заветную папку, тем более что скандальная волна уже выплеснулась на страницы газет. Скорее всего это и заставило фюрера действовать с лихорадочной по­спешностью.

Когда поступила посланная на его имя шифровка, Папен сладострастно потянулся. Каких-нибудь три месяца назад, раскрыв за кофе — мер вайе — со слив­ками парижскую « La Journal» и обнаружив там сенса­ционную статью «Секретная жизнь канцлера Гитлера», он уже испытал нечто подобное. Сразу обозначились еще не вполне ясные перспективы, да и чисто по-человечески было приятно. Вождь рейха и партии предстал жалким импотентом и трусом со всеми вытекающими из этого комплексами. Теперь ощущение удовольствия было намного острее: личная причастность и, как неиз­бежное следствие, риск. Предчувствие все-таки не об­мануло! Случай вновь подбрасывал дьявольски соблаз­нительный шанс.