Тамара Каленова - Университетская роща

Однако же боль и слезы не исчезали. Горя становилось все больше. Натяжение и гнев возрастали.

Нет, для сегодняшнего дня совершенно не годились старые добрые теории. Они ничего не изменяли и не объясняли.

Умом Крылов давно это понимал, а в практической жизни все еще цеплялся за обрывки надежд и утопий.

— Сибирь эмоционально глохнет, — пожаловался Макушин, на днях заходивший к нему на огонек. — Семья Павла Петровича Нарановича на грани трагической бедности, а я не могу собрать даже ничтожной суммы.

Пригнетен черствостью и себялюбством томичей Петр Иванович. Пустил свою уже изрядно обветшавшую «шапку по кругу» в память об угасшем от туберкулеза гражданском инженере-архитекторе, строителе университета — и «шапка» вернулась почти пустой. Подписка ничего не дала. Забыли томичи своего архитектора. Да его ли одного?!

Выдыхается из сил и любимое макушинское детище, Общество попечения о начальном образовании. Старые доброхоты поумирали, откачнулись, новые не появляются. По улицам ходят члены общества — букетики васильков продают, чтобы хоть как-то пополнить опустевшую кассу. Крылов, давний член правления этого общества, видит, как захирела и дышит на ладан и эта старая добрая теория — теория благотворительности.

Хорошо, бодро начала свое дело другая организация — Общество содействия физическому развитию, руководимое доктором Пирусским. В течение ряда лет оно пролагало путь к той новой школе, которая вела бы наряду с обучением письму и чтению и обучение различным видам ручного труда. «Принцип всесторонности развития ребенка по примеру новых педагогов в Северной Америке, в Японии, в Европе и Австралии», физические упражнения и труд на благо питомцев — вот какова благородная и весьма полезная основа деятельности этого общества. Но и его помыслы разбиваются об отсутствие средств. Горячие завтраки, площадки для игр, дачи для слабых детей, зеленые площадки, гимнастика… «Ах, доктор Пирусский, как это прекрасно! Вы — человек из будущего!» — восхищаются сограждане и… прячут подальше свои кошельки. И «человек из будущего» отдает в собственность городской управе двухэтажное каменное здание школы-манежа, лишь бы достроить его, лишь бы не загубить само дело. Устал, постарел Владислав Станиславович. Нелегко насаждать в Сибири физическую культуру по-американски да по-австралийски…

Устал, постарел и Макушин, «толкач сибирского просвещения», «рельс на культурном пути Сибири», «кузнец-гражданин».

«Русский американец, — льстят ему московские газеты. — Европейская Россия посылала в Сибирь преступников, Сибирь в ответ шлет людей бодрых духом, твердой воли, широкого делового размаха». Да, серьезные заслуги имеет достопочтенный Петр Иванович перед родиной. Вереница блестящих дел тянется за ним. Более пятисот сельских библиотек успел насадить в губернии этот неутомимый человек вместе со своей помощницей дочерью Лизонькой. А начальные школы? А книжная торговля?

Разгромили его любимую «Сибирскую газету» — Макушин через много лет снова принялся выпускать сначала «Томский справочный листок», который вскоре стал называться «томский листок», а затем и настоящую газету, нынешнюю «Сибирскую жизнь», заявившую себя с 1897 года.

— Газета — дело нервное, — делится Петр Иванович с Крыловым своими сомнениями. — Обыватель требует: «Ты газету мне подай, а штоб читать в ней было неча. Да мотри, наших не трожь! А не то р-раздавлю, газетчик!». И, случается, давят…

Умеет Петр Иванович с неподражаемой иронией рассказывать о неприятностях. Будто и не его, и не его брата, городского голову врача Алексея Ивановича Макушина, взявшегося помогать вести новую газету, обрызгивают чернилами враги, все еще живая рептилия, вторая томская газета «Сибирский Вестник».

— Ничего, сухой помет к чистому стеклу не пристает, — шутит Петр Иванович. — Грязь не сало, высохла — отстала…

И печатает в новогоднем номере:

«Ау! Сибирский товарищ-писатель, где ты?.. Он пишет, злословит, поносит вас, посвящает читателя в вашу семейную жизнь, рост, состояние желудка… Извергает хулу, слюнит, плюется, топает ногами… Что же это мы? Братья-писатели или братья-разбойники? От газет бегут, как от непристойного места. Отъединенность сибирских журналистов удручающая, каждый закопался в собственной берлоге, окруженный тайгой разобщенности…»

Его травят, преследуют, а он призывает сибирских газетчиков к единению.

— Однако ж душа притомилась, — сознался Петр Иванович в последний свой визит. — Подумываю, а не отдать ли газету в другие руки?

— Жалко станет.

— Это верно, — согласился Макушин. — Да ведь и себя пожалеть надобно. Уж немолодой. Седьмой десяток распубликовал.

Этот разговор состоялся после рождества, в первых числах января. Теперь конец месяца. За это время произошло так много событий: забастовки рабочих, студентов обоих вузов, демонстрация, убитые и раненые…

Хотелось бы именно сейчас поговорить с Петром Ивановичем. Пролилась кровь — что-то должно измениться. Не может не измениться! В Томске еще не случалось таких событий — политических расстрелов. Грабежи, убийства, драки, войнишки не в счет, это хроника уголовная.

Теперь, наверно, и Макушин высказался бы иначе. Все перемешалось. Против него, всю жизнь боровшегося за просвещение народа, восстает этот самый народ — и не без влияния книжек, которые насаждал Макушин.

Как-то еще давно, в первые годы их знакомства, Макушин признался Крылову, что на него в свое время, когда он разбогател, оказала сильное влияние книга американского миллиардера Карнеджи «Евангелие богатства». В ней американец писал о том, что каждый богатый человек должен познать всю свою ответственность за существующее положение вещей, что самое лучшее в борьбе с пауперизмом — оскудением, нищетой целого народа — это сооружение просветительно-научных учреждений. И эту задачу должно выполнить богачу при жизни. Таков завет миллиардера Карнеджи, которому стремился следовать Макушин.

А народ не желает признавать благородства этих заветов, не хочет смиренно дожидаться, пока все богачи, подобно Петру Ивановичу, прозреют и станут жить по-карнеджински да по-макушински. «Долой частную собственность! — требует он в своих воззваниях. — Позор капиталистам! Позор им!»

Кто прав?

Крылов зябко повел плечами: холодно. За окнами, промерзшими снизу доверху, черно: глубокий вечер. И поговорить не с кем… Маша вместе с матушкой Агриппиной Димитриевной уехали в гости в Новониколаевск к Машиной сестре.

Взгляд упал на стопочку конвертов, и он даже обрадовался: письма — та же беседа, только на расстоянии. Он решил прежде всего составить необходимые запросы в главный ботанический сад, в Петербург, в Московский университет. Хотелось бы также связаться, наконец, с чудо-садоводом Иваном Мичуриным…