Нафтула Халфин - Победные трубы Майванда. Историческое повествование

Разрывы афганских снарядов вызвали изрядное замешательство среди британских солдат и разрушили надежды Робертса на триумфальное шествие к Кабулу. Вместо этого он был вынужден потратить несколько дней для подготовки охватывающего движения, а затем — пробираться по лесистым горным склонам, чтобы убедиться в организованном отступлении солдат Шер Али-хана под натиском значительно превосходящих их — численно и технически — англичан. Лишь 2 декабря, потеряв до ста человек убитыми и ранеными, генерал смог утвердиться на перевале.

Менее успешной оказалась попытка Робертса провести разведку лежащей за Пейваром местности Харьяб. Направленная им для этой цели бригада подверглась непрерывным нападениям воинов племени мангал и вернулась почти ни с чем.

Так завершался 1878 год. Поддерживаемый из Лондона, «поэт в Симле» вонзил в тело Афганистана три отравленных ножа: несмотря на отдельные неудачи, британские войска приближались к древнему Кандагару и Джелалабаду, заняли Куррамскую долину. Над Кабулом нависла смертельная угроза.

Британское вторжение должно было показать — не могло не показать! — несговорчивому эмиру, какую бездну тот вырыл перед собой, отказываясь удовлетворить справедливые требования правительства ее величества королевы Великобритании и императрицы Индии.

Однако его реакция оказалась неожиданной…

Кое-как примостившись у оконца, затянутого промасленной бумагой, и поминутно обогревая дыханием зябнущие пальцы, Бендерский записывал в дневник: «1-е, или по-западному — 13-е, декабря. Жители местностей, где развернулись военные действия, в значительном числе выселились в Кабул. Здесь они ищут спасения от огня и меча „красных мундиров“, но находят ту же смерть, что ожидала их у домашнего очага. Наплыв пришлого населения в столицу тотчас же вызвал повышение цен на все жизненные продукты. К концу ноября дороговизна дошла до крайности. Съестные припасы порой нельзя достать ни за какие деньги. Наступил голод…»

Заскрипела дверь. Ворвавшийся в комнату поток холодного воздуха ударил по ногам. Раздался басовитый голос генерала Разгонова:

— Оторвитесь от своей летописи, Николай Александрович! Эмир приглашает нас к себе.

— Сию минуту, Николай Иосифович. Завершу лишь мысль, — откликнулся топограф и своим аккуратным почерком вывел еще несколько строк:

«Вслед за голодом явились его обычные спутники — эпидемии, повальные болезни. В городе страшно развился тиф. На улицах и базарах валяются неприбранные трупы, которых не хоронят долгое время. Нарастает недовольство…»

— Бросайте, бросайте! — поторопил генерал и, не дожидаясь, вышел наружу. Захлопнув дневник, за ним поспешил Бендерский.

— Важные новости? — догнал он Разгонова.

— По всей видимости… Подняли голову сторонники Якуб-хана. Ропщут купцы, которых обложили военным налогом. Хорошо обученных и снаряженных войск нет. Кто остановит англичан? Положение чрезвычайно сложное! — бросал генерал отрывистые фразы. Разгонов помолчал и, понизив голос, добавил:

— Эмир отправил свою многочисленную родню на север. Вам это о чем-нибудь говорит?

В тронном зале дворца уже собралось немало людей, когда туда пришли члены русской миссии. Вдоль стен в халатах и шубах стояли придворные и вожди племен. Все они оставили обувь в передней. Голову каждого обязательно покрывала чалма или коническая мерлушковая шапка — кулох, а двое чуть ли не на уши натянули даже английские каски. В центре зала сидел на троне Шер Али-хан. Рядом с ним стоял очень похожий на эмира чернявый человек с растерянным лицом, в богатом халате, а поодаль — везир и казий.

Легкое дрожание рук правителя могло служить признаком владевшего им внутреннего волнения, но взгляд не выдавал этого, а голос его был тих и спокоен:

— Братья! Вы знаете, что инглизи напали на нас, хотя мы стремились к миру. У них много солдат, много пушек. Храбрые воины данного нам богом государства отбивают натиск врага, но он упорно продвигается вперед…

Эмир сделал паузу.

— Инглизи заявляют, что весь их спор — со мной, не с нашим народом. Хорошо! Мы решили обратиться к ним с посланием. Читай! — махнул он рукой везиру.

Тот выступил вперед и, огладив бороду, поднес к глазам бумажный свиток. Затем откашлялся и звучно, несколько нараспев, прочел по-персидски: «Да будет известно сердцам дальновидных сановников британского правительства, что я никогда не желал вражды и не прерывал связь дружбы и обхожденья, которая существовала ряд лет между нашими соседними странами…»

Переводчик миссии подпоручик Назиров изложил Разгонову и Бендерскому по-русски произнесенное везиром, который между тем продолжал: «Но так как с вашей стороны последовала война и вторжение на афганскую землю, я по совету своих приближенных, высокопоставленных особ двора и армии Афганистана, оставив все свое войско и государство, с несколькими знатными лицами отправляюсь в столицу императора Российского Петербург и там, в Петербурге, надеюсь созвать конгресс, чтобы сущность наших отношений сделать известной всем другим правительствам…»

Малевинский стал переспрашивать Назирова:

— Конгресс? Он действительно так сказал? Разве здесь знают это слово?

— Оставьте свои лингвистические изыскания! — бросил генерал. — Слушайте лучше, как все оборачивается…

«…Если вы в связи с афганскими делами, — лилась дальше персидская речь, — имеете претензии ко мне, рабу Аллаха, то сможете высказать их в Петербурге, как и выразить все свои намерения, дабы они стали известны и ясны представителям иных государств.

Если же в действительности вы питаете вражду к народу Афганистана, то знайте, что у него есть истинный хранитель и защитник — Аллах.

Это мое намерение и решение неизменно. Джума 18 зу-ль-хиджа 1295 года, что соответствует пятнице 13 декабря 1878 года».

Наступила гробовая тишина. Молчание прервал Шер Алихан:

— Этим посланием мы проверим искренность инглизи: ведь они говорят, что воюют против меня. Теперь мы назначаем нашего сына Мухаммада Якуб-хана правителем Кабула и начальником войск на восточной границе государства. Кажется, к нему дорогие соседи не предъявляют никаких требований…

Чернявый человек близ трона — это и был Мухаммад Якуб-хан — приложил обе руки к груди и поклонился. Сначала — Шер Али-хану, затем — окружающим. При последних словах отца, прозвучавших несколько иронически, он почему-то смутился.

— Казий приведет его к присяге, — распорядился правитель.

На смену отступившему в сторону везиру вышел низенький и толстый Абдул Кадыр-хан с Кораном в руках. Подпоясывавший его кушак развязался и упал, полы дорогого парчового халата широко развевались, но казий не обращал на это никакого внимания: он был весь поглощен значительностью момента. Якуб-хан положил руку на Коран и повторил за ним: