Ольга Приходченко - Одесситки

Елена Васильевна потребовала, чтобы Ленка сняла эту шапочку. Эта хитрюга притворилась, что у неё болят ушки и мама ей не разрешает даже дома снимать шапочку, греть ушки надо. Так все уроки и просидела в «менингитке». И сейчас в ней топает, болели бы ушки, такую шапку не напялила бы. Бабка ей нотную папку несёт, а Ленка одной рукой уцепилась в бабкину руку, а второй «больное» ухо прикрывает. В нашем классе почти все музыке учатся, у всех пианино дома есть, а у Ленки рояль, такой большой, как в Оперном театре. Алка мне сказала, что обязательно купят и мне пианино, скорее бы.

В дверях мясного корпуса сквозняк аж выл. Сам корпус построен буквой «Г», входить в него можно с четырёх сторон. Когда идёшь из школы, удобней заходить с Торговой улицы, угол Садовой. Здесь здание разделено на два зала. В одной части торгуют проверенным мясом, там прилавки, и рубальщики на деревянных стойках рубят мясо, много покупателей, а справа зал, куда колхозники привозят мясо и его проверяют. Здесь моя мама берёт анализы. Хозяин раскладывает тушу, как мама командует, и она из разных мест вырезает кусочки мяса, потом прикладывает к ним бумажку с номером. С каждой туши вырезает три кусочка и выкладывает на эмалированный лоток. Хозяева заискивающе предлагают маме взять ещё кусочек, но мама строгая, никогда не берет лишнего.

Бывают такие хозяева, которые после проверки угощают сами хорошим куском. Но это редко. Как только получают справку на торговлю, поминай, как звали. А если что не так, болячка какая-то или просто стухло, особенно летом, может, скотина чего-то объелась, подыхать стала, её по-быстрому прирезали. Надеялись на чудо, авось пройдёт — в городе всё сожрут. Да не тут-то было. Жалеют потом, что сами не съели или среди своих бы продали. А то за длинным рублём в город подались, да ни с чем остались. Некоторые так кричат, когда туши больные забирают, прямо в истерике бьются — жалко их, конечно, но что делать? Не травить же ни в чём не повинных людей. Правда, если не совсем стухло, его разрешают реализовывать в общественном питании. Бабушка моя посмеивается, в ресторанах недобитые буржуи и проходимцы гуляют, они и достойны такого угощения. Этим ресторанам разрешают продавать, потому что они это мясо хорошо проваривают и несут ответственность за качественное приготовление своих блюд. Если и рестораны и столовки отказываются, то тогда это мясо в подвале моя мама сама переваривает, в специальном котле, много часов. Бедная моя мама, до полночи с этими хозяевами возится.

Я сплю с мамой в одной кровати и слышу, как она вся продрогшая, холодная с краю тихонько ложится и засыпает. А утром, когда бабушка будит меня в школу идти, мамы уже нет. Если бы на станцию не ходила, то и маму бы не видела.

Подойдя к мясному корпусу, я увидела возле противоположных дверей странную группу людей. На колхозников не похожи, на покупателей тоже и, кажется, специально прячутся за выступ от входных дверей со стороны рынка. Как заговорщики, посматривают на дверь мясо-контрольной станции. Я дёрнула дверь и условно постучала. Дверь сразу открылась и тут же захлопнулась за мной.

— Где тебя носит? — сам заведующий Фёдор Павлович, два врача, лаборантки и мама набросились хором.

— Там, за дверью, две тётки и три дядьки, не колхозники, — только успела я сказать.

— Знаем, комиссия, давай свой портфель, возьми этот. Олёнка, дитё, дуй со скоростью звука отсюда подальше.

— А кому отнести?

— Да выбрось вместе с этим портфелем куда-нибудь в уборную. Только сюда не приходи, домой потом беги.

Откуда-то сзади послышался голос матери: «Олечка, будь умницей, не подведи!»

— Стойте! — скомандовал Фёдор Павлович. — Людмила, бери поднос, нож, иди следом, если что, отвлеки от неё внимание.

— А почему я? — огрызнулась лаборантка.

— А потому, что это твоя работа, а не Анны Павловны. — Аня, а вы берите швабру, наливайте на пол воду, трите. А вы что стоите? По рабочим местам, быстро за микроскопы.

Федор Павлович открыл дверь и тихо скомандовал:

— Ну, с богом, дитё!

Я оказалась за дверью, комиссия перестала обсуждать какую-то проблему, все уставились на меня. Я посмотрела на них, потом варежкой подтёрла нос, развернулась и, весело прыгая в классики по цементным плиткам, размахивая школьным, непомерно раздувшимся портфелем, помчалась от них прочь, скрывшись в первом же боковом проходе в торговый зал. Члены комиссии даже лаборантку сразу не заметили. Та стояла, как окаменевшая, уставившись на странную группу, потом выдохнула:

— Вы что-то хотели? — строго звенящим голосом спросила Людмила Ивановна Воскобойникова. И уже уверенно, прикрываясь солидным ножом с внушительным лезвием, как учил Фёдор Павлович: — Здесь находиться не положено.

— Мы проверяющие, вернитесь назад на мясо-контрольную.

Людмила Ивановна опустила нож, пожала плечами и первая зашла, объявив: «К нам комиссия... Фёдор Павлович, к нам проверяющие».

Фёдор Павлович, поправляя на носу очки, вышел из своего кабинета, осматривая членов комиссии по очереди.

— Анна Павловна, вы здесь быстренько, это... уберите. Видите, товарищи пришли. Проходите, проходите, раздевайтесь. Давайте познакомимся, ваши документы.

Тем временем Анна Павловна, схватив помойное ведро с грязной водой в одну руку, второе ведро с мясом, накрытым половой тряпкой, в другую, выскочила со станции в корпус. И бросилась к двери напротив с табличкой «Милиция». Там дежурил старший лейтенант Иван Владимирович, симпатизировавший молоденькой ветврачихе Евгении. О делах на станции ему было, конечно, известно. Но это его не касалось, и без того дел по горло.

— Анна Павловна, что случилось?

— Комиссия у нас, пусть это у вас постоит.

Подхватив помойное ведро с грязной водой, она медленно пошла по корпусу, еле переставляя ноги. За ней бежал один из проверяющих.

— Вы куда? Кто вам разрешил выходить?

Он вцепился рукой за ведро, грязная вода хлюпнула на его новенькие беленькие валенки, обмочив галифе.

— Да вы что? Это помои, я их в слив выливаю.

— Ладно, неси, ты думаешь, паскуда, самая умная?

Анна резко остановилась, позвала рыночных уборщиц: девочки, вы слышали? Какая я ему паскуда? Выливай помои сам, при свидетелях.

Анну трясло: думает, если я санитарка, так может меня оскорблять? Сукин сын, дулю ты поймаешь. Под конвоем, с пустым ведром, с нелёгким сердцем она думала о дочери. Только бы справилась её девочка, она совсем ещё маленькая для таких дел. Только бы не попалась, когда будет избавляться. Не успела ничего сказать ребёнку, всё так быстро получилось. Сегодня пронесло, слава Богу. Недостача, если и будет, то только по тухлятине, а её они вряд ли будут перевешивать, уж больно чистоплюи разодетые. Всё отряхиваются. А я таскать на весы тухлятину не стану, пусть и не надеются.