Ольга Приходченко - Одесситки

Надежда схватила парня, крепко прижала к себе его худенькое тельце, облаченное в большую взрослую рубаху пахнущую хлоркой. Вовчик уткнулся ей в шею, ему было так хорошо — его тетя Надя вернулась!

— Как ты, где болит? — Надька крутила мальчишку в своих руках, не веря своим глазам, что он цел и невредим. — Давай покушаем.

Она достала банку с бульоном. Вовчик не хотел есть, его немного подташнивало, он утром даже кашу ребятам отдал, выпил лишь чай, но решил не огорчать любимую тетю.

— Ну, вот и хорошо, — Надежда немного успокоилась. — Теперь к маме твоей пойду.

— В магазин?

«Не знает, значит», — подумала Надежда.

— Скажи маме, пусть приходит, а то она ищет, наверное, меня.

— Не переживай, скажу.

Доркин корпус был в самой глубине больницы. Старые деревья со всех сторон прикрывали его. Наверное, летом хорошо здесь — тень, прохладно, тишина. Койка Дорки стояла у самой двери, она лежала какая-то маленькая, худенькая и спала. Надька постояла несколько минут в нерешительности, потом тихонько присела рядом. Рука Дорки, как восковая, иногда вздрагивала, Надька погладила ее, Дорка вздрогнула, открыла глаза и аж подскочила в кровати:

— Ты его видела, ну как он? — Голова Дорки странно дергалась.

— Видела, только от него, бульончик попил и компот, печенье ему оставила. Дора, ничего нет страшного, небольшие порезы, уже в палате выступает, нигде не пропадет. Меня увидел, сразу спросил, где мама. Я не сказала, что ты в больнице, сказала, что на работе. Вот пострел, что удумал. Теперь вас ни на шаг не отпущу. Правильно Екатерина Ивановна говорила — глаз да глаз нужен, что, не правда? Давай тебя покормлю.

— Да здесь кормят, утром кашка была, чай, в обед опять что-нибудь принесут.

— Ой, а то мы не знаем, как в столовках готовят. Пей, тебе говорят. Завтра опять приду, — Надежда не стала говорить, что хочет с доктором встретиться, поцеловала быстро подругу и выскочила из палаты. Дорка отвернулась к стенке. Как хорошо, что есть Надька, теперь никогда не расстанемся.

Доркин лечащий врач первым делом поинтересовался, кем ей приходится Ерёмина. Узнав, что подруга, не стал говорить, что у Дорки сердце изношенное, как у старухи, да ещё не у каждой. «Всё будет хорошо, поправится ваша подруга, подлечим, беречься ей нужно, не нервничать, нагрузок поменьше, питаться получше, и всё наладится». Надька, слушая врача, опустила голову. Качнулась, ухватилась за спинку стула.

— А вы сами-то как себя чувствуете?

— Хорошо, нормально, — не глядя на доктора, странно поддакивая головой, ответила она и выбежала из кабинета.

Она опять помчалась к Вовчику. Дверь отделения была закрыта на швабру. Санитарка мыла пол. Надежда чуть-чуть подёргала дверь, но поймав взгляд уборщицы через стекло, отошла от двери подальше,

— Тебе чего?

— Мне бы с доктором поговорить насчёт племянника.

— Вечером приходи, с пяти до семи, для кого вон напысано, грамотна небось.

— Да я только узнать, не повредил ли чего от взрыва?

— Ага, то той пидрывнык! Давай заходь, дохтур его враз до дому повертае, а то вже усю палату зибрався на той взрыв потянуты. От поганець, байстрюк, йды он туды.

— Можно к вам? — Надежда боком протиснулась в кабинет.

— А вы кто будете?

— Я тётя Ерёмина Владимира.

— А кто у нас Ерёмин? — спросил симпатичный молоденький врач, обращаясь к медсестре.

— Да вы его осматривали — подрывник.

— Хм, а вы, значит, тётя! Так-с, вот что, тётя, забирайте вы своего племянничка, чтобы духа его здесь не было. Вот выписка, через недельку приведёте. Я ему швы с губы сниму Была б моя воля, я б ему весь рот зашил, не помешало бы, пока не поумнеет. Зелёнкой или йодом ранки смазывайте.

Надька, красная, как рак, взяла листок и пошла за племянничком.

Только приоткрыла дверь, как услышала: «Шухер!»

«Ну, ты у меня сейчас получишь!»

Молниеносно вся палата затихла, мальчишки лежали, укрывшись с головой одеялами, вроде бы «спали». Надька рванула с Вовчика одеяло, он лежал с закрытыми глазами, спрятав одну руку за спиной. Сонно приоткрыл глаза, театрально зевнул и уставился невинным взглядом на тётку:

— Я спал, мне плохо, голова кружится, меня тошнит...

— Сейчас тебя не только стошнит, но и вырвет! — Она выхватила из руки Вовки карты и, что есть силы, стала бить ими по наглой рожице. Только брызнувшая из губы кровь её остановила.

— Одевайся, негодяй! — Она бросила на кровать его вещи и выскочила в коридор. Её всю колотило. Нянька, видно, закончив работу, устроилась на подоконнике перекусить. Она аппетитно облизывала тараньку, наслаждалась, от удовольствия закрыла глаза.

— От тож всыпать ёму як слид, розпустилыся, батькив немае, а шо та маты одна зробыть? Я б ёму так надавала, шоб до кинця жыття запамьятав.

У Надьки предательски потянуло под ложечкой, до боли захотелось есть.

— Вот своих и лупите, без ваших советов проживём как-нибудь.

Всю дорогу Надька толкала Вовчика в спину, коря себя, что опять связалась с этой семейкой. «Вот дура, столько лет отдала им и на тебе — благодарность. Вырос ублюдок. Это ещё цветочки. Пусть он Дорку добивает. Так это её сын, а мне зачем всё это надо? Огрызается ещё. Никто я ему, сволочь неблагодарная. Только встретила человека, ой, совсем забыла, он, небось, весь извёлся: где я, что я, он ведь ничего не знает, куда я запропастилась. Лучше бы вчера к себе поехала, хоть бы предупредила. Вот дура, у него даже ключа нет от моей комнаты. Наверное, на улице меня ночью ждал, мечется там. А я с этим говном вожусь».

— Гадёныш неблагодарный, мать в больницу из-за тебя загремела, убить тебя мало!

У Вовчика на самом деле разболелась голова, его продолжало подташнивать, он протянул руку к тётке, но та больно стукнула по ней.

— Не подлизывайся, этот номер у тебя не пройдёт. Я тебе не Дорка!

Она затолкнула мальчика в комнату, закрыла дверь на ключ. Потом постояла немного, подумала: «А чего я должна сюда возвращаться, жертвовать своей личной жизнью, с какой стати?» Надежда отдала ключи соседке, попросила, чтобы прислушивалась, открыла, если что, и поехала к себе.

По пути она думала теперь только о Фёдоре. Да, он совсем не похож на её первого мужа-интеллигентика с Молдаванки, пописывающего одинаковые, как близнецы-братья, статейки в разные газетёнки. Неспособного прокормить её с новорожденной дочкой. Всё ему было не так. Из-за него она потеряла ребенка, умерла её девочка, такая хорошенькая, такая крохотная, да и сама она тогда чудом выжила. А ему для творчества в Одессе воздуха было мало. Все непризнанные таланты, как безумные, рванули кто в Киев, кто в Москву с Питером. При царе, как миленькие, сидели, никуда не рыпались. Это всё мамаша его сосватала в Киев, за чью-то доченьку. Хорошо, что ребята её не бросили, особенно Эдик. Сам голодный, а ей из столовки морковный кисель таскал. В лютый мороз на рыбалку со знакомыми рыбаками в море ходил, чтобы с голодухи не помереть. Какое страшное время на её молодость пришлось — голод и холод, а она опять беременна.