Андрей Караулов - Русский ад. На пути к преисподней

Алешка был готов к любым неожиданностям. Но не к таким.

— Конечно нет, Геннадий Эдуардович…

— Маленький ты еще, — улыбнулся Бурбулис, растворяясь в своей улыбке. — Впрочем, молодость, Алешкин, это тот недостаток, который быстро проходит… как известно.

Алешка заметил, что улыбка у Бурбулиса — почти женская.

— Теперь о твоих функциях, — Бурбулис сразу стал очень серьезен. — Они, Алексей, у тебя совершенно особые, то есть все, о чем мы говорим, это anter nu, на ушко, так сказать, не для чужих.

«Вон че… — подумал Алешка, — дядька Боднарук был прав. Меня даже не спрашивают, надо мне это все или нет…»

— Не скрою… — Бурбулис чуть-чуть подался вперед и наклонил голову, — ты нужен мне, прежде всего мне, понимаешь? Ты будешь выстраивать… именно выстраивать, Алеша… мои отношения с вашим братом — журналистом. Причем выстраивать их неторопливо, словно камушек к камушку; будешь отбирать умных и преданных нашему делу людей. Будешь публиковать статьи против наших противников. Не только коммунистов, они у нас живые мертвецы; куда опасней, мой друг, иные люди, которые сейчас вроде бы с нами, но на самом деле это все те же «красные директора» — Скоков, например.

Еще опаснее Руцкой. Вот с кем у нас открытая война!

Ты обязан знать все, что пишут обо мне газеты. Запоминать имена тех, кто пишет негативно, встречаться с этими людьми, если это, конечно, не «Советская Россия» и не «Правда», — ты парень контактный, легкий, вот и будешь… да? превращать моих врагов в моих же друзей, ибо дружба со мной гораздо продуктивнее и умнее, чем борьба. Это ясно? Ты все понял, Алеша?.. Надо начинать строить образ Бурбулиса! Настоящий образ! Не линейный! Каждый из нас ни на кого не похож, так ведь?.. Свяжись с Карауловым из «Независимой газеты», с Леней Млечиным — работайте, мальчики! Но знай, в твоем лице, Алеша, мне нужен человек родной. Как жена, допустим… Или — как сын. Мы поможем тебе перебраться в Москву из твоей деревеньки, сделаем квартирку, небольшую, но уютную, чтобы ты и я могли бы контактировать неформально, так сказать, сугубо дружески, как родные люди. Мы с тобой, Алеша, быстро найдем общий язык, я так чувствую, я… редко ошибаюсь… — ну что, я не прав?..

Услышав про жену, Алешка все понял и теперь — тихо веселился. «Как я ему… — а?» — мелькнула мысль.

— Вы правы! Вы ужасно правы, Геннадий Эдуардович!

— Ну вот и славно! Какая ты умница, Алеша!

Он, казалось, был очень доволен.

— Вы мне очень симпатичны, Геннадий Эдуардович. Как политик.

Бурбулис быстро повернул голову:

— Ну-ка, посмотри мне в глаза! А как человек? Как мужчина?

— Тем более как человек, — добавил Алешка. — Только не пойму, Геннадий Эдуардович… зачем меня из «Известий» выгнали?

— Чтобы ты, — Бурбулис мягко улыбнулся, — почувствовал вкус к теневой политике, Алеша. «Известия» от тебя никуда не уйдут, захочешь — вернешься, причем с повышением!

— Когда приступать?

— Ты уже приступил. Теперь скажи… — Бурбулис пристально посмотрел на Алешку, — тебя ничто не смущает?

— А я не девочка, Геннадий Эдуардович!

— Вот и славно! Вот и славно, Алеша, что ты не девочка… Я все понял, меня это устраивает. Приступай к работе!

— Можно не сразу, Геннадий Эдуардович? — Алешка встал. — Через полчаса у меня интервью с Руцким, в воскресенье Руцкой летит в Тегеран и берет меня с собой.

Бурбулис откинулся на стуле, потом встал и прошелся по кабинету.

Он ходил тихо-тихо, по-кошачьи; Алешка сразу обратил внимание, что на Бурбулисе не легкие ботинки, как у всех, а домашние тапочки.

— Опасная дружба, Алеша! — наконец сказал он. Вице-президент России Руцкой — подлая фигура. И временная. А дружить надо с постоянными людьми, так я считаю, мой друг. Не с юродивыми.

— Да… какая там дружба! — Алешка махнул рукой. — Просто я… вообще нигде не был, даже в Турции, а мне… обещали интервью с Хекматьяром.

— Кто обещал? — Бурбулис внимательно посмотрел на Алешку.

— Андрей Федоров.

— Это из МИДа?

— Теперь он советник Руцкого.

— Опасная дружба! — повторил Бурбулис и вдруг — опять улыбнулся.

Он уселся на диванчик из черной кожи и как-то сладко-сладко взглянул на Алешку.

— Могу не ехать, Геннадий Эдуардович…

— Ладно, гуляй! Текст Руцкого сразу закинь Недошивину. Как приедешь, пиши заявление. А еще лучше… — Бурбулис задумчиво барабанил пальцами по собственной коленке, — лучше… пиши-ка его прямо сейчас. Там, в приемной…

Бурбулис вдруг вскочил и резко подошел к Алешке:

— Учти, Алексей, я ведь… — человек преданный… — он смотрел на него как на сына. — И я — человек с тайной… Да и ты, я же вижу… человек с тайной. Тайна сия… сам понимаешь… велика есть, ибо в своих высших проявлениях любовь, Алексей, всегда затрагивает те же струны души, что и смерть. Ты… Ты понимаешь меня?..

Вопрос повис в воздухе.

— А как же, Геннадий Эдуардович… — Алешка кивнул головой. — Что ж тут не понять…

На самом деле, он вообще ничего не понимал.

— Ну а теперь иди.

— До свидания, Геннадий Эдуардович!

— Привет.

Алешку душил смех.

Случайно или не случайно, но Недошивин был в приемной.

— Ну как, Алексей Андреевич?

— Нормально… Жора. А можно листик?

— Господи, для вас… — засуетился Недошивин, — за честь почту, за честь…

«Государственному секретарю Российской Федерации господину Бурбулису Г.Э.

Прошу согласия на мою работу в пресс-службе Президента РСФСР…»

Недошивин аккуратно заглянул через плечо.

— Поздравляю, Алексей Андреевич!

— Рано пока, — возразил Алешка и вдруг громко, отчаянно захохотал.

— Что случилось? — подлетел Недошивин. — Может, водички?

Он привык к тому, что люди от Бурбулиса выходили в разном настроении.

— Ничего, ничего!.. — Алешка весело взглянул на Недошивина. — Это я от радости, Жора, от радости… так сказать…

Александр Исаевич ходил и ходил вдоль забора — если бы в Кавендише была весна, забор, конечно, был бы уже цветущей изгородью, но сейчас осень, гадко, да еще ветры, постоянные ветры; Кавендиш — это гигантская аэродинамическая труба, где ветер быстро превращается в стихию.

Александр Исаевич так и не привык к холодам, не сумел. Советские лагерники (как и партизаны в войну) не боялись холодов, не замечали их; «на зоне» не было, например, гриппа, ни одной эпидемии за все эти страшные годы — исторический факт!

А у Александра Исаевича — привычка: когда он думал — он ходил, мерил землю (или балкон, у него был длинный-длинный балкон) ногами. Мыслить — это работа, нельзя, невозможно, мыслить и… завтракать, например, — невозможно!

Живя уединенно, Александр Исаевич нуждался в еще большем уединении. Люди тяготили его, а семья, Наталья Дмитриевна, их дети, это обязанность, его долг перед жизнью, если угодно, но не более того; Александр Исаевич уходил в кабинет, к дивану, садился поудобнее и… закрывал глаза.