Андрей Караулов - Русский ад. На пути к преисподней

Про «маманьку» Руцкой загнул, разумеется, — для убедительности.

Хекматьяр кивает головой:

— Поезжай, дорогой. Если захочешь — завтра же вернешься!

Выродов испуганно смотрит на Руцкого:

— Спасибо, господин. Мне и здесь хорошо, господин, мне здесь очень хорошо, меня не обижают, меня кормят!.. Я живу с именем Аллаха, я принял ислам, господин! Я каждый день учу язык, господин, я каждый день много-много часов учу язык. У меня скоро свадьба… Мой повелитель, командир Хекматьяр, был так добр, что привел мне красивую невесту… ее зовут…

Выродов смешно тряс бородой, она свисала чуть ли не до колен, хотя мусульмане никогда не опускают бороду ниже сердца.

Он говорил как плакал, тихим-тихим голосом, и все время кланялся всем подряд — Руцкому, Хейкматьяру, всем…

— Да какая еще свадьба, Коля! — разозлился Руцкой. — Ты ж русский! Наш! Ты ж из махновской области! Вспомни Родину! Бабий Яр! Ты ж из-под Киева, матери нашей… всех городов…

С чего вдруг Руцкой вспомнил про Бабий Яр, он и сам не знал.

— Главное, парень, не бойся! Я, как и ты… родной… был в плену у господина Хекматьяра, п-получил за свой… п… подвиг звезду Героя! Вот как! Меня Родина не забыла и тебя, видишь, не забывает. Я ж из Москвы за тобой прилетел!

Хватай невесту — и полетели, брат… С маманькой ее познакомишь… по христианскому обычаю… Папаня живой? Вишь, как хорошо! Свадьбу в Москве сыграем! С колоколами! Тетки с лентами! С шампанским! Все величественно… это же семья новая! Представь: завтра, рано утром, мы пойдем с тобой на Красную площадь! Хочешь — в Исторический музей заглянем, потом берешь, Коля, мою машину с мигалками, на Ленинские Горы смотаешься! А можно и в баньке попариться… сорганизуем, чего уж там!..

В Москве хорошо сейчас, тихо, снег уже лежит, ты, брат, сколько лет снега не видел, говори!

А какие девчонки сейчас банщиками работают… — о!

Выродов молчит, не реагирует совершенно, только качает головой из стороны в сторону…

— Ну, Николай?

Такое впечатление, что он под кайфом.

— Нет, добрый господин. Я никуда не поеду.

— Еш-ще как поедешь! — Руцкой шутливо погрозил ему пальчиком.

— Нет.

— Хватит дурака валять, Николай. Главное, не бойся!

Выродов качает головой:

— Никуда не поеду.

— Да почему?!

— Мне и здесь хорошо, господин. Я учу язык, меня не обижают…

— Да на хрена ж тебе язык, — взорвался Руцкой. — На хрена, брат! Дома лучше! Дома всегда лучше! Смаманькой! И не бойся ты! У тебя ж не вся жопа засрана!..

— А мне здесь хорошо… Очень нравится… У вас там нет господина Хекматьяра.

Выродов отвел глаза.

Говорить было не о чем.

Руцкой заметил, что Хекматьяру переводят каждое слово.

…Над головами плавно крутились вентиляторы, но в комнате все равно было ужасно жарко.

Алешка вышел на свежий воздух, во двор: красота, много-много зелени, прямо из-под земли мощной струей бил гигантский фонтан.

Дорогое это удовольствие, наверное, подумал Алешка, — фонтаны в Пакистане…

Как под таким солнцем люди живут, а?

Оставшись ни с чем, точнее — ни с кем, Руцкой проклинал всех: моджахедов, Хекматьяра, пакистанскую военную разведку, своего помощника Федорова в даже посла Якунина.

Как важно, черт возьми, вернуть в Россию хоть кого-то из пленных, продемонстрировать свой международный авторитет… — как это важно!

Руцкой только что опозорился перед Ельциным и перед журналистами (то есть перед всеми) со зданием книгохранилища в Москве, на Профсоюзной улице. Пятьдесят тысяч квадратных метров — здание стоит недостроенное, фактически брошенное, Руцкой вызвал Полторанина (это его ведомство), показал ему пальцем на бизнесменов, которые очень хотели бы недострой забрать.

Так Полторанин разорался, сукин сын, вылез из-за стола, который был торжественно накрыт, доложил обо всем Ельцину и созвал пресс-конференцию!

Вице-президент занимается бизнесом, лоббирует бизнес… — куда это годится?

Руцкой огрызался, твердил о провокациях, об очернительстве, но ему никто не верил…

Вылет из Исламабада был назначен на восемь тридцать утра: самолет летел теперь в Афганистан.

Руцкой выглядел так, будто на него всю ночь безжалостно гадили мухи: злой, плохо выбритый, уставший: поездка потеряла смысл!

Девушки в галабиях надели на Руцкого венок из живых цветов. Венок болтался у него на шее как спасательный круг. Такое ощущение, веселился Алешка, что Руцкой приплелся на собственные похороны!

— Господин вице-президент! Господин вице-президент, задержитесь!..

По летному полю летел маленький толстый человек. Со стороны казалось, он не бежит, а катится колобком, причем катится так, что не может остановиться…

— Господин вице-президент… одну минуту, всего минуту!

Как же это здорово, черт возьми, что моджахеды ненавидят друг друга!

Узнав, что Хекматьяр отдает Руцкому пленного солдата (подробности были тайной), господин Раббани ответил тем же: по его распоряжению в Пешеваре тут же нашли какого-то туркмена из России, сейчас его доставят в Исламабад, и если господин вице-президент не против, туркмен вернется в Россию.

Ну есть же счастливые дни! Вылет задержали на два с половиной часа. Руцкой тут же приказал вызвать в аэропорт всех журналистов, аккредитованных в Исламабаде — российских и зарубежных, потом поднялся в самолет — хоть немного поспать.

Алешка схватил такси, смотался в город, купил рюмки из оникса. Два с половиной доллара набор — красота!

Да, что ни говори, а Руцкой — мужик фартовый! Попал в плен — получил Героя. Стал депутатом — пожалуйста, Ельцин делает Руцкого вице-президентом с правом исполнять обязанности руководителя России в случае его болезни или других обстоятельств…

Умный человек не делает все ошибки сам. Он все-таки дает шанс и другим. Руцкой никому не оставлял такого шанса.

Стоп, стоп, стоп… — вроде бы начинается!..

Алешка кинулся к самолету.

Что творилось на летном поле… — о! Все как-то сразу забыли про жару, про пыль — да обо всем; журналисты из Европы и Америки: Би-би-си, Си-эн-эн, «Deuche Welle» локтями отталкивали друг друга. Каждому хотелось быть поближе к Руцкому, который — в ожидании господина Раббани — стоял в центре ковровой дорожки, по-богатырски сложив руки на груди.

Туркмен оказался какой-то странный: Раббани тащил его за руку, а туркмен упирался как мог, лизал Раббани руки, усыпанные перстнями, и что-то лопотал по-своему.

— Хабибула, сын Барбакуля, — торжественно отрекомендовал его Раббани. — Забирайте, ваше высокопревосходительство!

Самолет прогревал моторы. Гаджиев, переводчик Руцкого, попытался что-то ему сказать, но Руцкой отмахнулся от Гаджиева как от назойливой мухи.

Он влюбленно смотрел на туркмена, который, как выяснилось, совершенно не понимает по-русски.