Джирджи Зейдан - Аль-Амин и аль-Мамун

— Да, госпожа.

— Куда же?

— В Мерв, туда, где пребывает наш господин — аль-Мамун.

— Разве он может уехать, бросив нас на произвол судьбы?

К ее горлу подступил комок.

— Только не вас, госпожа. Вот вам от него письмо.

И Сельман протянул ей сверток, завернутый в платок. Маймуна вся вспыхнула, спрятала сверток в карман и собралась идти к себе. Но Сельман остановил ее:

— Не нужно ли вам чего-нибудь еще, госпожа?

Маймуне стало стыдно, что она в спешке забыла его поблагодарить.

— Спасибо тебе, Сельман, — сказал она. — Я не забуду твоей доброты, и мне наверняка еще потребуются твои услуги. Ведь ты сам сказал, что Бехзад поручил меня тебе. Так поступай по своему усмотрению.

— Я в вашем распоряжении. И всегда явлюсь по первому приказу.

С этими словами Сельман удалился.

Маймуна вбежала к себе и бросилась на ковер. Убедившись, что в комнате больше никого нет, девушка развернула полученный от Сельмана платок. В нем лежало письмо, написанное на плотной бумаге. Бумага стала употребляться для переписки совсем недавно, и заслуга в этом принадлежала отцу Маймуны, Джафару Ибн Яхье; он первый приказал использовать в канцеляриях халифата бумагу вместо кожи. Маймуна торопливо раскрыла письмо и прочла следующее:

«От любящего Бехзада дочери Джафара Ибн Яхьи Маймуне!

Я хотел было написать это письмо на языке наших славных предков, но, увы, тебе этот язык неведом. Волею злых судеб мы обречены объясняться на языке тех, кто притесняет нас, кто овладел нами при помощи предательства и вероломства. Эти люди лишили нас наших вождей, попрали наши святыни и присвоили себе наши знания. Но близок день, и мы обратим наше оружие против них и отомстим за себя. И воздастся им за все сторицею.

Я страстно желал увидеть тебя перед отъездом, чтобы проститься с тобой наедине. Но я боялся, что случится то же, что и при нашей прошлой встрече: мое сердце одержит верх над рассудком, и я открою тебе тайну, которую храню много лет. А я исполнен решимости оберегать эту тайну до той поры, пока не наступит для меня день великих свершений. И тогда я стану достоин твоей любви и смогу полностью во всем тебе признаться.

Маймуна, ты ждала от меня слов любви, и вот я говорю тебе: „Я люблю… я люблю тебя, Маймуна! И любовь моя беспредельна!“ Я говорю это сейчас, не боясь, что мои слова могут повредить делу, которому я был предан всю мою жизнь. А если бы я был рядом с тобой, то не посмел бы произнести эти слова из опасения, что безудержная страсть поглотит меня целиком. Я боюсь оказаться рабом своего сердца, боюсь, что, повинуясь ему, я останусь в Багдаде и тогда погибнет дело всей моей жизни. Но теперь я спокоен и могу открыть тебе свои сокровенные мысли.

Знай же, любовь моя! Я посвящаю тебе свою жизнь, я отомщу за гибель твоего отца, чего бы это мне ни стоило. Знай также, что я совсем не лекарь и не алхимик, и не посланец какой-то общины. Но ты еще услышишь обо мне и будешь гордиться моей любовью.

Я не смогу назвать тебе своего настоящего имени прежде, чем достигну конца пути, таящего в себе немало лишений и опасностей. Я отправляюсь в Хорасан не по велению аль-Мамуна или кого-либо из смертных, а лишь потому, что мне необходимо довести до конца начатое. Я покидаю тебя, подчиняясь крику жертв предательства, крику, который исходит из глубины могил, взывая к смельчакам с надеждою, что они будут отомщены.

Тогда, в прошлый раз, мне не терпелось приподнять крышку ларца, чтобы ты увидела, что в нем находится, но я пожалел твое сердце. Однако знай, придет время и я открою для тебя этот ларец, как открываю сейчас свое сердце. Да хранит тебя всевышний!

Я поручил моему слуге Сельману заботиться о тебе. Можешь не сомневаться в его преданности; во всем положись на него. Храни в тайне все, что я раскрыл тебе, пока не получишь достоверных сведений из Хорасана о великих переменах, несущих победу добра над злом. А если мне не придется познать радость этой победы, то, умирая, я буду утешать себя мыслью, что сложил голову на поле брани, как подобает истинному мужчине. Ведь все в руках господних, а он защитник справедливости, и нет достойнее смерти, чем смерть за правое дело».

Когда Маймуна кончила чтение, лицо ее было бледно, руки ослабли и слегка дрожали. Ей казалось, что биение ее сердца слышно в самом дальнем углу комнаты. «Уж не снится ли мне все это? — подумала она, протирая глаза, словно стараясь пробудиться ото сна, — но нет, все это происходит наяву». Она свернула письмо, спрятала в карман и растянулась поудобнее на ковре, погрузившись в мир грез. Мысли незаметно перенесли ее в аль-Мадаин, где она впервые встретила и полюбила Бехзада. Ей припомнилось, как он непрестанно заботился о них с бабушкой. Тогда она считала, что знаки его внимания — всего лишь желание помочь им, и что он не догадывается о ее чувствах. Теперь из письма ей стало ясно, насколько он любит ее и как дорожит ею.

Маймуне захотелось еще раз перечесть письмо. Она вынула его и, опасаясь, как бы ее не застали за чтением, быстро пробежала глазами строки во второй, а затем и в третий раз. Вдруг до нее донесся шум приближающихся шагов, она торопливо спрятала письмо и улеглась на ковре, делая вид, что спит, но шаги постепенно удалились, и снова наступила тишина. Маймуна вернулась к своим размышлениям. Вновь в памяти всплыли слова Бехзада, и ей стало страшно при мысли, что, может быть, сейчас ее любимому грозит смертельная опасность. На какой-то миг Маймуне захотелось, чтобы Бехзад отказался от своих планов и остался рядом с нею навсегда. Но когда она подумала, что ее вероломно убитый отец будет отомщен, то отъезд любимого уже не показался ей таким тягостным и горечь разлуки не была столь нестерпимой. Маймуна живо представила, как Бехзад возвратится к ней с победой и как будет она наконец вознаграждена за тяжкие дни ожиданий и страха.

Маймуна продолжала теряться в догадках: чем же занят Бехзад, и если он не лекарь и не посланец хуррамитов, то кто он на самом деле? Так и не найдя ответа, она решила положиться во всем на судьбу, а сейчас утешаться тем, что время неминуемо все разъяснит. Маймуна поудобнее улеглась на ковре: долгие раздумья утомили девушку. Мысли у нее в голове стали путаться, и сон, казалось, уже овладел ею полностью, как вдруг в дверь постучали. Маймуна поднялась с ковра и отворила — перед ней стояла Дананир и приветливо улыбалась.

— Доченька, почему ты сидишь здесь одна? — спросила она.

— У меня разболелась голова, я прилегла, чтобы немного отдохнуть, и вот — заснула.

Дананир сделала вид, что поверила словам Маймуны; она направилась к дверям и, как бы невзначай, уронила: