Джирджи Зейдан - Аль-Амин и аль-Мамун

— Скорее бежим отсюда, пока на этот дом не обрушился гнев халифа!

Она направилась к дверям, когда Аббада, так ничего и не понимая, остановила ее:

— В чем дело? Скажи наконец толком, что случилось?

— Этот злобный, хитрый человек — визирь — разыскивает меня. Он утверждает в своем письме, что эмир верующих желает меня о чем-то расспросить, — ответила Маймуна.

Аббада на некоторое время задумалась и затем произнесла:

— Я обо всем догадываюсь: эмир верующих тут ни при чем. Письмо мог написать по собственному злому умыслу только аль-Фадль ар-Рабиа, уж я-то его знаю, да и вы, думаю, о нем наслышаны не меньше моего. Сейчас единственный выход для нас — покинуть дворец, чтобы не усугублять опасность и не навлечь беды на наших хозяев.

— Вы наши гости, — возразила Дананир, — и никуда не уйдете. Этот низкий человек не посмеет нанести обиду гостям дома престолонаследника. Боже упаси вас покидать дворец!

Маймуна вспомнила о слуге Бехзада и подумала, как бы он мог им пригодиться сейчас.

— А где Сельман? — спросила он. — Он ведь заверил меня, что Бехзад оставил нас на его попечение.

При упоминании о Сельмане у Дананир отлегло от сердца:

— Вот кто нам поможет! Как только Сельман явится, посоветуемся с ним обо всем — он человек сообразительный. А там будет видно, что дальше делать.

Еще утром того же дня Сельман возвратился из дворца аль-Мамуна к себе домой. Здесь он переоделся, сменив обычное платье на одежду прорицателя, и с помощью нехитрых манипуляций превратился в Садуна. Придерживая под мышкой книгу и опираясь на посох, он вышел из дома и направился к городу аль-Мансура. Поравнявшись с Золотым дворцом, Садун разыскал дом, который по приказу аль-Амина был определен ему в качестве временного жилища, пока он оставался в городе. Весь день Садун провел в чтении книг и размышлениях. По крайней мере, так могло показаться всякому, кто, будучи наслышан о знаменитом прорицателе, заглянул бы к нему в это время, ища помощи или совета, ибо Садун опасался начальника тайной службы Ибн Махана, имевшего осведомителей под дверями почти каждого правоверного багдадца.

Уже под вечер у дверей прорицателя послышалось цоканье лошадиных копыт. Какой-то всадник подъехал к дому и, спешившись, быстрыми шагами направился к дверям. Запах благовоний опережал гостя. Садун не мог больше сомневаться — это пожаловал Ибн аль-Фадль собственной персоной. По его стремительной походке было не трудно догадаться, что дело, по которому он прибыл, очень срочное. Но прорицатель продолжал сидеть, и лишь когда раздался стук в дверь, он неторопливо поднялся и впустил гостя. На этот раз Садун принял сына визиря с необычной холодностью и даже некоторым пренебрежением. Как ни странно, такой прием заставил Ибн аль-Фадля проникнуться еще большим уважением к прорицателю и его учености.

— Как поживаешь? — с улыбкой обратился Ибн аль-Фадль к Садуну.

Тот молча кивнул в ответ и жестом предложил ему сесть. Несколько смутившись, Ибн аль-Фадль прервал наступившую тишину:

— Садун, что с тобой приключилось сегодня? Почему у тебя такой суровый вид?

— Присаживайся, господин Ибн аль-Фадль, располагайся поудобнее, — голос Садуна звучал мрачно. — Что может значить мое недовольство, когда кругом столько лжи и все насквозь пропитано обманом?

Он еще раз предложил сыну визиря присесть.

— Времени у меня мало, я спешу, — сказал Ибн аль-Фадль, — и пришел я к тебе не по собственному делу, а по поручению отца.

— Какая польза может быть твоему отцу от моих знаний? Ведь он не слишком высокого мнения обо мне, да и вообще, вы оба не верите ни единому моему слову.

Этот намек несколько обескуражил Ибн аль-Фадля: из слов, сказанных Садуном, явствовало, что прорицателю было известно о поездке сына визиря в аль-Мадаин, где он пытался разыскать Маймуну, несмотря на предупреждение Садуна, что девушка уже оставила этот город.

Но Ибн аль-Фадль не сдавался:

— На что ты намекаешь, Садун? Разве я мог когда-нибудь дурно отозваться о тебе?

— Я полагаю, — заявил напрямик Садун, — что ты не очень утомился, когда плыл в аль-Мадаин и обратно в Багдад, чтобы убедиться в правоте моих слов? Ну что, удалось тебе там ее найти?

Довод был неоспоримый, отступать сыну визиря было некуда. Поэтому он поспешил перевести разговор на другую тему:

— Об этой истории лучше поговорим в следующий раз, а сейчас нам нужно торопиться к моему отцу: дело, по которому он тебя вызывает, большой государственной важности.

Садун понимал всю серьезность подобного приглашения, и это спасло Ибн аль-Фадля от дальнейших упреков.

— Я всегда буду рад помочь великому визирю. Где он меня ожидает? — только и осведомился он.

— Он во дворце, у начальника тайной службы.

Садун направился к двери, обулся, взял посох и, не забыв прихватить с собой «священную» книгу, вышел с гостем из дому. Опустив голову на грудь и беззвучно шевеля губами, мнимый прорицатель следовал за Ибн аль-Фадлем. Сейчас он думал о том, зачем он понадобился визирю, о чем тот будет его расспрашивать. Одно Садун знал наверняка: первый вопрос, которым встретит его аль-Фадль, будет касаться Бехзада, Об этом можно было догадаться по многим причинам. Прежде всего, это следовало из слов, сказанных Ибн аль-Фадлем, когда тот упомянул, что дело, по которому его вызывают, является делом государственной важности. Но все же Садун немного побаивался аль-Фадля, зная проницательность и недюжинный ум визиря. Можно было не сомневаться, что как только аль-Фадля оповестили о прибытии лекаря в Багдад, он тут же приказал схватить Бехзада, — только его нигде не нашли. Ибн Махана, начальника тайной службы, можно было не опасаться. Это был человек пустой и тщеславный.

Когда они подошли к входу в приемную залу начальника тайной службы, Ибн аль-Фадль, оставив прорицателя дожидаться у дверей, без всякого предупреждения прошел во внутренние покои. Спустя некоторое время Садуна позвали в приемную. Посередине залы, утопая в пышных подушках, восседал визирь аль-Фадль Ибн ар-Рабиа. По насупленным бровям и озабоченному виду визиря можно было догадаться, что он чем-то сильно встревожен. Рука визиря крепко сжимала опахало, и он в глубокой задумчивости, сам того не замечая, обмахивался им, хотя над его головой не было видно мух или каких-либо других надоедливых насекомых. Рядом с аль-Фадлем Садун заметил Ибн Махана, который поглаживал свою бороду, выкрашенную хной в медно-красный цвет. Очевидно, для того, чтобы выглядеть моложе, он не поскупился на краску. Несмотря на преклонный возраст, он не переставал заботиться о своей внешности и тщательно скрывал свои годы. Ибн Махан мог бы так же, как аль-Фадль, развалиться на мягких подушках, но его останавливало то, что это могут счесть за проявление старческой немощности, поэтому он сидел гордо выпятив грудь и приосанившись, словно бросая вызов своей дряхлости.