Джирджи Зейдан - Аль-Амин и аль-Мамун

Аль-Фадль поднялся и, уже собираясь уйти, обратился к Ибн Махану:

— Правду говорят: семь раз отмерь, один отрежь. Спроси мы раньше совета у Садуна, не пришлось бы нам сейчас так туго. Но ничего, даст бог, все обойдется благополучно.

Визирь повернулся к прорицателю и сделал прощальный жест. Садун с выражением благодарности на лице склонил голову. Теперь он мог не волноваться за Маймуну: ведь с ней пришла Умм Хабиба. Если аль-Амин узнает о приходе своей племянницы, то это оградит Маймуну от преследований Ибн аль-Фадля. Когда Садун выходил из залы, солнце уже скрылось за горизонтом и были зажжены большие свечи, называемые свечами Мухаммеда аль-Амина.

В это самое время в просторной приемной зале дворца аль-Амин, окруженный придворными и певицами, предавался безудержному разгулу. Посреди залы был устроен бассейн, пополняемый свежей водой из труб, концы которых походили на змеиные головы. Вокруг бассейна были высажены кустики базилика. Около них расположились сотрапезники эмира и певицы. Прислуживали им и разносили вино молодые евнухи. По прихоти аль-Амина они были одеты в женские наряды, поражавшие своей роскошью, и, чтобы довершить сходство с женщиной, волосы каждого юноши были распущены по плечам. А красавицы рабыни, из числа тех, что подарила эмиру его мать, Зубейда Умм Джафар, сидели, наряженные в костюмы мальчиков. Чрезмерная страсть аль-Амина к приобретению евнухов, которых поставляли в Багдад из самых отдаленных стран, требовала огромных расходов.

Сам аль-Амин был одет в платье, специально предназначенное для подобных оргий: сверкавший драгоценной отделкой костюм желтого цвета ослеплял своим блеском, на голове красовалась переливавшаяся всеми цветами радуги чалма. Ложе из эбенового дерева, на котором восседал эмир, было инкрустировано слоновой костью, а стол, стоявший перед ним, ломился от разного рода яств, напитков и благовоний. Запах мускуса и ароматных смол исходил от стола и заполнял собой все пространство залы. Веселье было в полном разгаре, как вдруг к аль-Амину подошел слуга и шепнул:

— Дочь престолонаследника просит принять ее.

От столь неожиданного известия аль-Амин пришел в замешательство и переспросил, надеясь, что ослышался:

— Ты говоришь о дочери моего брата?..

— Именно так, мой повелитель, — последовал ответ.

Аль-Амин совсем растерялся, он не мог сообразить, каким образом ему выпутаться из этой щекотливой ситуации. Ему не хотелось, чтобы Зейнаб застала его в столь непристойном виде. Несмотря на высокое положение и власть, он чувствовал робость перед этой девочкой-подростком, расположение которой, казалось, можно было снискать, подарив ей румяное яблоко или же нарядную куклу.

Нравственная чистота и воспитанность обладают огромной силой, потому что человеческая душа более подвластна обаянию скромности и учтивости, нежели напору грубой силы или же принуждению. Именно поэтому человек высоконравственный почитается равно как умными людьми, так и глупцами. Человек порочный, сколь бы ни велика была его власть, все же сохраняет в глубинах своей души, давно уже погрязшей в грехе, чувство благоговения перед людской добродетелью. Многие грешники все же стыдятся своих поступков, хотя они и сбились со стези добродетели: они несчастны всякий раз, когда их причисляют к нечестивцам. Являясь сильными мира сего, в глубине души они испытывают робость и неуверенность в себе. Когда нужно проявить человечность, они малодушны, хотя и показывают чудеса храбрости на поле боя, и их одолевает трусость, хотя они и вершат судьбами мира. Человек согрешивший и не страшащийся ни суда земного, ни суда небесного, осужден на вечные муки самоунижения и стыда за свои поступки, дабы он мог убедиться, что преступил каноны нравственности, не говоря уже о благочестии и набожности. Даже самая зачерствелая душа, у которой нет страха перед божьей карой и которая потеряла всякую надежду на райское блаженство, боится одной, не сравнимой ни с чем в этом мире, вещи… Она боится того, «что о ней говорили и что могут сказать», хотя никому от людских слов нет ни вреда, ни пользы. Но такова уж человеческая природа, боящаяся злой славы, и не будь среди людей понятия «доброе имя», превратились бы все они, за исключением немногих наиболее набожных, в подобие животных, которые только и могут, что есть да спать.

Вот почему аль-Амин, этот человек, погрязший в распутстве и беспробудном пьянстве, понимавший, что он, несмотря на бесчисленные увещевания со всех сторон, продолжает грешить, попирая законы шариата [55]и общественное мнение, — этот самый человек устыдился юной девушки, зная чистоту ее сердца и непорочность души, и в нем проснулось желание сохранить свое достоинство.

После того как аль-Амину сообщили, что дочь его брата просит принять ее, он долго колебался, прежде чем что-нибудь ответить. Он стеснялся встретить племянницу в обществе своих сотрапезников, но принимать ее в другом месте он, повелитель тысяч рабов, обладатель высшей власти, халиф, считал унизительным. Отказать он ей не мог, сейчас ему было не под силу придумать подходящий предлог.

— Пусть войдет дочь моего брата, — наконец решился ответить аль-Амин на просьбу Зейнаб.

Аль-Амин поставил на стол недопитый кубок и постарался принять самый благопристойный вид, какой только может быть у человека, сидящего в столь веселом обществе. Он сделал жест рукой в сторону евнухов и рабынь, и они тотчас исчезли. Заметив это, сотрапезники отпрянули от стола, шумная беседа внезапно оборвалась. Все притихли, боясь шелохнуться. На лицах появилось выражение учтивой скромности.

И вот в залу вошла Зейнаб. На ней было шелковое покрывало, плотно облегавшее стан, и платок с золотой каймой, который прикрывал большую часть лица. Ее живой взгляд выражал неподдельную искренность и чистоту ее души.

Детская невинность сразу привораживает людей своей чистотой, но присмотритесь к ней внимательнее, и вы поймете, что она может стать не только предметом почитания, но и живым назиданием. Моралисты же делают из этого вывод о том, что люди по своей природе привержены к добру, но пагубные влияния и мирские соблазны ожесточают их и толкают на всяческие злодеяния. Человек творит зло, чтобы защитить себя и свою собственность, и если внешне он недоброжелателен, то, заглянув поглубже в его душу, видишь, что это не что иное, как боязнь потерять свою независимость.

Дети — образец человеческой наивности и простодушия, им незнаком обман, неизвестна лесть и неведома ложь. Они говорят то, что думают, не скрывая своих мнений. Такой была и Зейнаб, воспитанница Дананир. Для своих лет она была хорошо начитанной, образованной девочкой. Она привыкла, что к ее мнению прислушиваются, несмотря на ее юный возраст. Когда солдаты уводили Маймуну, Зейнаб разрыдалась, потому что никто не обращал внимания на ее просьбы оставить ее гостью во дворце. Тогда она побежала за солдатами и вот теперь стояла перед своим дядей, плача от оскорбления и обиды.