Джирджи Зейдан - Аль-Амин и аль-Мамун

— Да о ком ты говоришь все время? — прервала ее Зубейда.

— Она дочь человека, убитого в злую годину. Гонимая бедами беглянка, избежавшая участи своего отца, дядей и деда. Она чудом осталась в живых, а меня бог сберег, чтобы было кому вскормить и взрастить бедную сироту. Долгие годы мы скрывались и нищенствовали. Как последние бродяги, мыкались мы по свету, а теперь судьба столкнула нас с лиходеями. Донесли они на нас эмиру верующих и несчастную девушку увели к нему во дворец. Я боюсь, что погубят ее злыми наветами. И нет никого, кроме тебя, кто помог бы мне ее оттуда вызволить. Я принесла эту прядь волос в надежде, что ты проникнешься сочувствием к бедной девушке и замолвишь о ней словечко перед эмиром верующих. А как только он освободит ее, мы тотчас удалимся и поселимся в какой-нибудь жалкой лачуге. А если захочешь, так мы и вовсе уйдем из этой страны, куда нам будет указано. Ради бога, сжалься над нами! Заклинаю тебя именем твоего сына и твоей любовью к нему, внемли моей мольбе! За всю мою жизнь никого я так не молила, ни перед кем так не унижалась, даже перед самим Харуном ар-Рашидом, да будет земля ему пухом! — И уже более не в силах сдержать себя, Аббада разрыдалась.

Но вместо слов сочувствия, которые ожидала услышать старая женщина, до нее донеслось:

— Как имя этой девушки?

— Ее зовут Маймуна, моя госпожа.

Улыбающееся лицо Зубейды перекосила гримаса злобы и ненависти.

— Маймуна!.. Так ты явилась просить за Маймуну? А почему бы ее не спасти хорасанскому лекарю, занесшему меч мести над всей семьей Аббасидов и давно жаждущему нашей крови?

От этих слов у Аббады затряслись руки. Она никак не предполагала, что Зубейде известна тайна, о которой не должен был знать ни один чужой человек. Она совсем позабыла, что в эти времена за каждым шагом правоверного следит шпион или доносчик. Доносы в халифате столь процветали, что отец шпионил за сыном, а сын за отцом. Зубейда знала обо всем, что происходило во дворце аль-Мамуна, от своих доносчиков, а о хорасанце ей сообщили еще вчера. Она собиралась рассказать о Бехзаде сыну и знала, что лекарь уже оставил Багдад, счастливо минуя расставленные ему ловушки.

Пораженная, Аббада словно окаменела. Молчание затянулось, и она боялась, что каждая минута промедления только укрепляет уверенность Зубейды в причастности ее, Аббады, к делам хорасанца. Нужно было тотчас же что-то сказать.

— Кто этот хорасанец? — с притворным недоумением спросила Аббада. — И как мы можем помышлять о мести, если единственной нашей заботой является хлеб насущный? Смилуйся, ради бога! Смилуйся надо мной, ничтожной, всеми презираемой! Молю тебя об одном: выпусти девушку из халифского дворца, а после делай со мной, что захочешь.

Зубейда, не глядя на нее, протянула ларчик со словами:

— Довольно, Аббада! Забирай свой ларец, может быть, он тебе еще пригодится. А если ты нуждаешься в подаянии, то я велю снабдить тебя едой и одеждой.

Аббада поняла, что все ее старания вызвать сочувствие оказались тщетными и что Зубейда просто-напросто выпроваживает ее.

— Если бы у меня оставалась цель, ради которой стоило жить, я бы приняла от тебя подаяние, госпожа, — печально проговорила она, беря ларчик из рук Зубейды. — Прости меня, дерзкую, за то, что осмелилась тебя потревожить. Уповаю на то, что господь продлит дни твоего процветания и упрочит престол аль-Амина.

Она повернулась к дверям, делая вид, что собирается уйти, но в ее душе еще теплилась надежда, что сердце Зубейды может смягчиться. Старуха приблизилась к самым дверям, но так и не услышала за своей спиной оклика — Зубейда пальцем не пошевельнула, чтобы ее задержать. Для Аббады было тяжко сознание того, что она покидает дворец Зубейды побежденная и униженная. В ней проснулось чувство гордости. Припомнились дни былого величия Бармекидов и нагрянувшие затем несчастья, которые ей пришлось перенести из-за Зубейды, ее жестокосердие, ее злобная радость при виде чужой беды. Аббада оглянулась: Зубейда продолжала восседать на своем ложе. Опустив глаза, она с напускным усердием собирала с подушки рассыпанные крупицы мускуса. На ее устах застыла улыбка, красноречиво говорившая о бездушии этой женщины, улыбка, вобравшая в себя и презрение к своей жертве, и торжество от сознания своей силы, и спесивую гордость и злобу.

Полностью не утолив свою мстительность, Зубейда страстно желала, чтобы старуха воротилась: уж слишком поспешно она покинула залу! Зубейда испытывала ни с чем не сравнимую радость от встречи с этой женщиной.

Как казалось Зубейде, сама судьба в лице ее супруга, Харуна ар-Рашида, обрушившего свой беспощадный гнев на Бармекидов, восстала против Аббады — искромсала ее жизнь, казнив сына, втоптав в грязь имена мужа и всей родни, разбросав Бармекидов по свету, после того как они были лишены всякого имущества, родовых поместий и боялись произнести вслух собственное имя. Зубейда торжествовала победу, а что для человеческого сердца бывает слаще чувства одержанной победы?

Если вникнуть в суть того, что приносит человеку радость, то видно, что причины такой радости — в упоении победой. Воин-победитель наслаждается ею в прямом смысле этого слова. Для полководца достаточно лицезреть поражение вражеского войска. Стяжатели богатств копят деньги не из-за боязни умереть с голода, — ведь и того, что удается добыть последнему бедняку, хватает ему для поддержания жизни, — а лишь затем, чтобы использовать это богатство для достижения личных целей, для усиления своего влияния и упрочения власти, что в конечном счете дает им возможность вкусить сладость победы и упиться ею. И стяжатели славы в самых разных сферах домогаются ее ради тех удовольствий. Жаждущий славы на политическом поприще понимает, что люди восхищаются им и прославляют его поступки, потому что он постоянно одерживает верх над ними благодаря гибкости и изворотливости собственного ума, и их восторг есть не что иное, как признание их зависимости от этого человека. Жаждущий славы на поприще точных наук, поэзии или изящных искусств наслаждается преклонением масс перед росчерком его пера или величием его замыслов, и это ощущение сродни чувствам полководца, разгромившего вражеское войско.

Вот и Зубейда была упоена блестяще одержанной победой над Бармекидами, и приход к ней покорной, униженной Аббады был апофеозом ее торжества. Это чувство настолько поглотило Зубейду, что она начисто забыла о сострадании или прикинулась, что забыла. А может, она умышленно предала забвению всякую жалость, мстя Бармекидам за их стремление унизить ее сына и ограничить власть покойного супруга.

Когда Аббада повернулась к Зубейде, та все еще подбирала с подушки мускус, но ее учащенно бьющееся сердце ожидало чего-то от этой поверженной и сломленной жизнью старухи. Вдруг Аббада воскликнула: