Джирджи Зейдан - Аль-Амин и аль-Мамун

— Как говорят: нет худа без добра, — усмехнулся Сельман. — Я полагаю, что эмир верующих не жалеет для вас денег и вы на этом неплохо заработаете. Ты ведь знаешь, твоя радость — это моя радость. По-моему, ты более достоин щедрых вознаграждений халифа, нежели его неверные прислужники и даже визири. Ведь, по моим сведениям, этот аль-Фадль Ибн ар-Рабиа, как только почуял, что с его господином стряслась беда, тотчас скрылся с глаз халифа. Хотя, по правде говоря, он и есть причина всех нынешних бедствий… Ну, прощай! — и Сельман натянул поводья, чтобы двинуться дальше, но аль-Хариш остановил его:

— Ты теперь направляешься к халифу… Так вот, когда ты увидишь, чем он занят, то перестанешь удивляться.

Сельман не понял, что этим хотел сказать предводитель бродяг. Но когда у третьих дворцовых ворот он слез с мула и прошел в сад, все прояснилось.

Поручив мула своему слуге, Сельман, опираясь на посох, потихоньку продвигался по саду и с удивлением осматривался по сторонам. Вокруг него сновали переполошившиеся слуги: кто бежал куда-то босиком, а кто — даже с непокрытой головой. Это зрелище весьма озадачило Сельмана, но он продолжал идти в глубь сада по одной из его многочисленных дорожек, пока не очутился перед большим бассейном. Бассейн находился посредине сада, напротив дворца. Вокруг столпилось множество слуг, они суетились у самого края бассейна и пристально всматривались в глубину. Другие, сбросив одежду, без устали ныряли в воду. Сам аль-Амин, одетый в костюм для пирушек, в суматохе потерял свою чалму и имел вид одержимого. В голове у Сельмана мелькнула мысль, уж не раскрыт ли заговор и не разыскивают ли того, кто покушался на жизнь аль-Амина. Возможно, они полагают, что, желая спастись бегством, заговорщик нырнул в этот бассейн, который посредством подземного канала соединялся с Тигром? Если дворцовые ворота были заперты для беглеца, то, будучи хорошим пловцом, он мог попытаться выбраться отсюда через канал в Тигр, потому что ничто не преграждало ему путь, кроме защитной сетки по другую сторону крепостной стены, которую можно было снять без особых усилий.

— Где моя Сережка? — услышал Сельман голос аль-Амина. — Куда она подевалась? Кто посмел ее взять? Эй, Кавсар! Эй, Джавхар! Эй, Саид! Я думаю, она в этом водоеме. Разыщите ее! Забросьте сети!

Когда Сельман понял, в чем дело, то сразу припомнил слова аль-Хариша, потому что причиною этой суеты и шума было исчезновение Сережки. Так звали рыбку, которую еще маленькой поймали для аль-Амина. Он украсил ее парой золотых серег, усеянных небольшими жемчужинами, и часто забавлялся с нею. Случилось так, что перед самым приездом Сельмана рыбка пропала, и теперь вся дворцовая челядь была занята ее розысками. Досыта налюбовавшись картиной всеобщего переполоха, Сельман отошел в сторонку, дожидаясь, пока аль-Амин не окончит развлекаться и не отыщет свою Сережку. «Долгий ли век у государства, если им правит такой халиф! — с горечью подумал Сельман. — И стоит ли удивляться, что верх одержал его брат — человек сильный, целеустремленный — и что на его стороне преданное войско, а этого окружают только сребролюбцы-льстецы. Вот — плоды всеобщего падения нравов. Уже близок час, когда окончательно падет власть аль-Амина и справедливость восторжествует!»

Размышляя таким образом, Сельман вдруг почувствовал на себе взгляд аль-Амина. Лицо халифа, обычно отмеченное печатью откровенного бесстыдства и распущенности, сейчас имело выражение тревоги и озабоченности. Он знаком приказал прорицателю следовать за собой и направился к внутренним воротам замка. Далее они прошли открытой галереей, за которой находился шатер, прозванный «Тарим», что означает беседка. Шатер был сделан из сандалового дерева и дерева алоэ, размером десять на десять локтей. Внутри находилось ложе, обитое шелком, который был расшит золотыми нитями. Перед входом в шатер Сельман увидел группу именитых придворных, которые почтительно расступились, давая халифу дорогу. Из них Сельман знал только двоих. Один был Ибрахим Ибн аль-Махди, дядя халифа, а другой — Сулейман Ибн Абу Джафар аль-Мансур, старейший из рода Хашимидов. Пройдя в Тарим, аль-Амин велел прорицателю войти вместе с ним, а остальным разрешил удалиться. Сельман оставил у дверей свой посох, снял обувь и вошел внутрь. Аль-Амин, усевшись посредине шатра, приказал прорицателю занять место напротив. Внимание Сельмана привлекли следы попойки, очевидно происходившей до его прихода. Кругом валялись кубки и опрокинутые кувшины с остатками вина. Блюда и подносы были завалены разнообразными плодами. Прямо перед аль-Амином лежал разбитый хрустальный кубок, который мог бы вместить добрых пять ратлей вина, и еще два похожих кубка стояли возле подушек, на которых, по-видимому, сидели именитые сановники — Сулейман Ибн аль-Мансур и Ибрахим Ибн аль-Махди, потому что они были всегдашними сотрапезниками халифа.

Сельману стало ясно, что, когда аль-Амин пьянствовал с друзьями, ему сообщили о пропаже Сережки и он устремился на ее поиски. Но сейчас Сельмана удивила внезапная перемена в настроении аль-Амина. После этих буйств халиф выглядел печальным и озабоченным. Сельман молча ждал, что он скажет. Аль-Амин допил остатки вина из своего кубка, посмотрел на прорицателя и вздохнул.

— У меня не осталось никого, кроме тебя, кому бы я мог доверить свою тайну, — сказал он. — Мои люди разбежались, ведь все они служили мне только ради злата. Твой дар раскрывать тайны будущего пленил меня. Потому я и послал за тобой… Поверь, мне неприятно, что ты застал меня за праздной забавой, а потом здесь, в шатре, увидел эти неприглядные следы нашей пирушки, — он еще раз глубоко вздохнул и продолжал: — Я затеял ее, чтобы заглушить отчаяние, в которое впал с недавних пор. Я послал за моими дядьями, и они явились с певицами и вином. Мы пили и слушали песни, но тоска не покидала меня, она еще крепче сжала в своих когтях мое сердце после того, как я услышал печальные песни девушек. Не знаю, получилось так случайно или было сделано намеренно, но одна певица пропела следующее: «Они убили его, чтобы заполучить его место, — так изменили однажды Хосрову его вассалы» [66]. О боже! Теперь я боюсь всех, кто меня окружает. Ведь они хуже вассалов Хосрова. Их не заботят мои дела. Даже аль-Фадль, мой визирь, и тот покинул меня. Предчувствие надвигающейся беды еще сильнее охватило меня, когда одна из певиц зачем-то встала и наткнувшись на мой кубок, разбила его. Из этого кубка я пью много лет и никогда с ним не расстаюсь. Так неужели мои предчувствия оправдаются?

— Мой повелитель, — ответил Сельман, — не тревожься…

— Последний раз даже ты не сказал мне правду, — перебил его аль-Амин. — Или твои предсказания были ложными?