Джирджи Зейдан - Аль-Амин и аль-Мамун

— Тогда не подноси ему вина, этой ночью нам потребуется его искусство, — приказал аль-Амин виночерпию и добавил: — Передай привратнику, чтобы он впустил к нам гонца тотчас же, как тот явится во дворец, даже если это случится после полуночи.

Теперь Сельман загорелся еще большим желанием разузнать, что замыслил халиф, но продолжал сидеть молча, ожидая, что произойдет дальше. Аль-Амин осушил несколько кубков и, словно вспомнив о чем-то, обратился к Сельману:

— Знаешь ли ты, почему я тебя здесь оставил?

— Нет, мой повелитель.

— Так слушай. Мне следовало раскрыть эту тайну кому-либо из моих приближенных. Но с тех пор как я узнал, что за обличьем друзей скрываются враги, я никому не доверяю. Среди них нет ни одного, кто бы не стремился нажиться за мой счет или запустить руку в халифскую казну. Взять хотя бы к примеру моего визиря. Ведь из-за него я рассорился с братом. Это он подстрекал меня свергнуть аль-Мамуна, а когда увидел, на чьей стороне сила, испугался за свою жизнь и бесследно исчез, позабыв об угрозе, нависшей над головой его повелителя. И так сделали все, кого ни назови. Когда я тратил деньги, продавал драгоценности и золотую утварь, чтобы одарить своих приближенных, они следовали за мною по пятам, но когда казна иссякла, они разбежались. Теперь враги обступили город со всех сторон, они хотят уморить нас голодом…

Почувствовав, как к горлу его подступают слезы, аль-Амин осушил кубок и, протянув руку к подносу с фруктами, пригласил угоститься ими прорицателя.

— Если я не могу положиться на самых близких людей, то чего мне ждать от остальных? — с горечью воскликнул он.

Последние слова халифа весьма обрадовали Сельмана, и он еще больше уверился в том, что недалек час падения власти Аббасидов. Однако вслух он произнес:

— Эмиру верующих не следует отчаиваться, ведь господь ему защитник. Так будем уповать на милость божию!

— Я выступил против брата, — продолжал свою речь халиф, — ослепленный жаждой безграничной власти, собственным тщеславием, опьяненный лестью моих придворных. Но когда стало ясно, что люди аль-Мамуна более стойки в бою, а полководцы — намного храбрее, благоразумие вернулось ко мне. Я захотел помириться с братом, но до сих пор не нашел способа, как это сделать. Знай, что я раскрываю тебе тайну, о которой не ведает ни одна живая душа, даже моя мать…

Сельман кивнул головой, давая попять, что на него можно положиться, и аль-Амин тихо сказал:

— Когда я убедился, что остался без друзей и без денег, то послал гонца на восточный берег к Харсаме с просьбой о пощаде, и теперь с часу на час ожидаю ответа. Как ты полагаешь, правильно ли я поступил?

Лицо Сельмана помрачнело. Насупив брови, он ответил:

— Очевидно, ты поступил благоразумно, позору тут никакого для тебя нет. Я не сомневаюсь, что брат твой простит тебя, ведь вы с ним от одного отца, однако…

Халиф внимательно слушал прорицателя, срезая кожуру с яблока. Когда тот запнулся, аль-Амин спросил:

— Что — однако?..

— Мне кажется, не совсем разумно договариваться с Харсамой, не известив о том Тахира. Ведь его войска ближе всех стоят к Замку Вечности.

Аль-Амин тяжело вздохнул и с досадой швырнул яблоко на пол.

— Нет!.. Не пойду я на поклон к Тахиру. Я ненавижу этого человека и страшусь его. Не так давно мне снилось, будто я, в черном халате, опоясанный мечом, стою на вершине высокой и толстой каменной стены, под самыми облаками. Кажется, что никто в мире не имел под ногами твердыни прочнее и выше. А Тахир стоит внизу и изо всех сил бьет по этой стене, так что под конец она рушится, а с моей головы сваливается чалма… Я счел это плохим предзнаменованием… А Харсама был приближенным моего отца и нашим верным слугой. Я ему доверяю.

Сердце Сельмана радостно забилось, он поспешил одобрить решение аль-Амина:

— Эмир верующих волен в своих поступках.

В это время вошел слуга и доложил:

— Прибыл гонец эмира верующих.

— Пусть немедленно войдет! — голосом, выдававшим его нетерпение, сказал аль-Амин.

В шатер вошел человек, одетый в костюм купца, и аль-Амин встретил его вопросом:

— Скажи, с какими вестями ты явился?

— Мой повелитель, могу ли я говорить откровенно?

— Говори… не бойся.

— Я виделся с Харсамой и передал ему все, что повелел мне мой господин. Он сказал, что повинуется приказу и что для него большая честь принять у себя эмира верующих. Однако он считает, что встретиться вам лучше завтра ночью.

Аль-Амин был настолько взволнован, что забыл усадить гонца. Когда тот кончил говорить, халиф предложил ему сесть и потребовал более подробных сообщений.

— Что кроется за этой отсрочкой? Говори правду, без утайки. Что заставило Харсаму отложить мой отъезд?

— Он убежден, что Тахир Ибн аль-Хусейн будет недоволен этой встречей. Тахир стоит под стенами Замка Вечности, он усилил осаду в надежде, что эмир верующих предпочтет сдаться на его милость, и лелеет мысль, что очень скоро халиф окажется у него в руках. Он уже расставил лазутчиков вдоль Тигра… Харсама сообщил мне, что заметил на берегу множество лазутчиков Тахира и что он опасается за жизнь эмира верующих.

Аль-Амин понял, какая страшная угроза нависла над его головой.

— И все же я отправлюсь к Харсаме этой ночью, — сказал он упрямо, — потому что у меня больше нет ни придворных, ни слуг, ни стражи. Если Тахир узнает об этом, он овладеет Замком Вечности и схватит меня.

С мрачным видом поднялся аль-Амин со своего ложа и приказал слугам принести белую одежду, черный плащ и чалму, украшенную золотыми пластинами. Затем он оделся и послал за своими детьми. Сельман почтительно поклонился аль-Амину и спросил:

— Буду ли я еще полезен моему повелителю? Эмир верующих может всецело располагать мной.

— Не покидай меня до самого отъезда. Мне тяжко переносить одиночество.

Слуга привел сыновей халифа. Аль-Амин прижал их к груди и со слезами на глазах проговорил:

— Да не оставит вас всемогущий господь своею милостью!

Затем он вытер рукавом слезы, подошел к мулу, стоявшему у дверей, и попрощался с Сельманом.

— Да избавит тебя господь в пути от всех неприятностей, — низко склонился в поклоне Сельман, целуя стремя, на котором покоилась нога халифа.

Аль-Амин попросил прорицателя присмотреть за его детьми, а сам направился к берегу Тигра. Судно Харсамы стояло у берега. Как только аль-Амин вступил на палубу, кормчий повернул судно к противоположному берегу. Харсама со своими людьми находился на борту. Завидя халифа, он опустился перед ним на колени и умолял простить за то, что подвергает жизнь эмира верующих опасности. Затем Харсама обнял халифа и повел в каюту, где постарался отвлечь его от мрачных мыслей. Ночь была холодная, потому что происходило все это в воскресенье вечером, когда до конца месяца мухаррама [69]оставалось пять дней, на 198 году хиджры, что соответствует 28 сентября 813 года христианского календаря.