Александр Бармин - Руда

— Любому каторжнику отдашь, до нас дойдет.

Егору так легко удалось в первый же час по приезде встретиться и поговорить с Андреем, что ему теперь всё казалось просто. Он отпустил каторжных с конвоиром и хотел избавиться от бергала. Но услужливый Гаврилыч не уходил. Может быть, было на то распоряжение надзирателя работ, может быть, от усердия, только он до самого вечера всюду сопровождал приезжего.

Кузниц на гор е было три. В две из них Егор заходил. Напильников на виду не было, придумать заделье, чтобы порыться в ломе, сразу не удалось.

Наступил вечер. Каторжных свели в казармы. Слышна была перекличка и молитва, потом всё смолкло. Егор сидел на завалинке у конторы до темноты. Писаренок варил кашу на очаге, донимал Егора расспросами о жизни в крепости.

«Не заморское, — упорно думал Егор. — Андрей говорить не хочет, а здесь золото найдено. Уйдет теперь Андрей в бега, на много лет уйдет. Кто-нибудь отыщет золото. Мосолов — ловкач, вот кто отыщет».

— Хочешь вина? — спросил писаренок. Принес берестяной бурачок, открыл — запахло сивухой. Егора затошнило, отказался. Писаренок пил вино один, заедал кашей. Трещала лучина в светце Егор достал соленую рыбу, подорожники свои, но есть не мог. И тут пожалел, что ничего съестного не передал Андрею. Можно было бы в шурфе. Как бы ему сгодилось.

Писаренок захмелел, стал плаксиво выговаривать Егору, что он знаться не хочет, лез в ссору. Егор выглянул на улицу — уже совсем темно. Лег на лавку, считал минуты. Писаренок затеял курение, долго набивал трубку. Должно быть, табак был ненастоящий, очень смрадный.

— Когда ты спать будешь! — прикрикнул Егор.

Писаренок поспешно угомонился. Потушил лучину, улегся, но очень долго икал.

Егор лежал с открытыми глазами и слушал тишину за стеной. Он ждал выстрелов, криков. Но побег каторжники могли и отложить — до завтра, чтобы он раздобыл им напильник. Или так ловко ушли, что до утра караул не хватится. Вот бы это всего лучше. Егор не заметил, как уснул, и не заметил, что проснулся, — лишь удивился, что писаренок стоит над ним и больно бьет в бок.

— Что надо?

— Тревога же! Вставай! Слышь? Во, во!

Выстрел! Егора так и подкинуло на лавке. Вот оно!.. Сел было — и сейчас же опять лег.

— Скорей, Сунгуров! Это побег, не иначе.

— Я приезжий, — ответил Егор, отворачиваясь.

— «При-езжий»!.. Нечего тут разбирать. В облаву всем надо. Ну, скорей, скорей!

— И мест здешних не знаю. С первого обрыва сковырнусь.

Писаренок нехорошо выругался и убежал. Тогда Егор обулся и вышел за порог. Зубы у него стучали.

Выстрелов больше не было. Беспорядочные тревожные крики тоже утихли — вместо них послышались короткие оклики: «Гляди!.. Поглядывай!» Оклики переливались и всё удалялись по одной линии — облава тронулась в лес.

Ночь была еще в начале, темь непроглядная. Егор вернулся в контору и лег.

Через час примчался писаренок.

— Поймали! Ведут! — крикнул он.

— Всех четверых? — спросил Егор.

— А кто их знает, сколько бежало! Двоих поймали. У одного нога сломана, а другой ему помогал, обоих и сохватали. Близко вовсе. — Опять сбегал куда-то и вернулся хныча: — Теперь я и карауль! Полночи по лесу мотался, а полночи опять не спать. Не надо было на глаза лезть.

Он натягивал в темноте полушубок и ругал Егора лентяем и барином.

— Кого караулить будешь?

— Бегляков, вот кого… Их в баню посадили покамест.

Облава, оказывается, не кончилась. Свободных караульщиков не было, и писаренку велели до утра не отлучаться от бани.

— Вот тебя бы и поставить, — хныкал он. — Лежебока! Ездят тут дрыхнуть.

Егор зевнул протяжно. Сказал будто нехотя:

— Я не отпираюсь. Караулить так караулить. Ты один там?

— О чем и речь-то! — обрадовался писаренок. — Одному, поди-ка, боязно.

— Так пошли вместе. — Егор вскочил, засунул в карман рыбу и хлеб.

Баня была близко. Низкая дверь подперта колом. Писаренок пощупал кол, успокоился.

— Они связанные. Никуда не денутся. Давай поляжем здесь.

— Иди-ко ты в контору спать. Я и один не боюсь, а ты столько уж намучился.

— А мне ничего не будет?

— Сменишь меня перед утром.

— Ладно. — Писаренка уговаривать не пришлось.

Оставшись один, Егор прислушался, выбил тряпичную затычку в оконце и позвал:

— Эй, кто крещеный, отзовись!

Торопливый шопот ответил сразу, будто ждал.

— А ты кто будешь?

«Это не Андрей», — понял Егор.

— Дробинин ушел?

— Здесь он, рядом лежит.

Егор вышиб кол и открыл дверь — она громко заскрипела. Пахн у ло холодным угаром и перепревшими вениками.

Нагнувшись вошел в баню:

— Андрей Трифоныч! Я тебя развяжу, беги скорей.

Андрей шевельнулся и застонал:

— Невмочь мне — нога. Отпусти Марко, Егор. Отпусти. Он за меня попал.

Медлить было нельзя. Егор распутал веревки на невидимом Марко.

— Прощай, Андрей, — сказал Марко, поднимаясь. — Может, и не увидимся. Забьет тебя, пожалуй, Андреянов. Прощай и ты, добрый человек.

— Торопись, Марко, Скоро месяц взойдет.

— Возьми вот. — Егор нащупал в темноте руку Марко и вложил рыбу и хлеб.

— Вот то дело! А догнать меня не догонят, только бы размяться после веревок. Не скороход я, что ли?

И Марко исчез.

— Что делать, Андрей Трифоныч? — угрюмо спросил Егор.

— Ослабь веревки немного, — режут. Ногу, ногу не задевай. Подвинь к окошку. Там что шуршит, веники? Подложи под ногу мне. Под голову шапку дай!.. Так. Теперь уходи, дверь припри, поговорить через окошко можно.

Егор выполнил всё. Пристроился снаружи у оконца.

— Облавы не слыхать? — спросил Дробинин.

— Нету. Может, ты пить хочешь, Андрей Трифоныч?

— Ничего не хочу.

— Не мог я напильника достать. Прости.

— Что там! Не судьба, значит.

Помолчали.

— Кто такой Марко, Андрей Трифоныч?

— Беглый, из государственных крестьян. Верно бает — скороход. Он когда-то царским скороходом служил. Надежный мужик. Мог уйти свободно — меня не бросил, прятать стал.

— Как бы тебя вызволить?

— Ежели нога поправится, всё равно уйду. А ты Лизу не оставь, первое.

— Уж будь спокоен.

После нового молчания Егор тихо сказал:

— Про золото я тебе сегодня… Я думал, ежели твоя находка, так тебя с каторги можно добыть, за Горную контору взять. А оно вправду заморское?

Андрей застонал, и вдруг Егор услышал горячий шопот:

— Ну, парень, запомни: не я первый про эту заразу помянул. Горе, горе!.. Проклятое золото, исчах я от него. Думаешь, сегодня ушел бы, так куда? — опять его искать. Сказать уж тебе всё? Не покаешься ли?

— Говори.

— Не будешь меня клясть потом?

— Говори.

— В демидовской вотчине есть золото. Песошное.

— Я знаю. У Черноисточинска. Ты тогда следил.

— Да. То место, черноисточинское, уже оставлено, завалено. Демидовы в другом роются. Заставы крепкие, не подойти. Я всё пытал сам на новом месте найти — никак! Те крупиночки, в сарафане зашитые, не я добыл. Один кержак принес. Он в скиты пробирался и подглядел случаем. Святость свою оставил, года два, как волк, крутился около демидовских тайных работ. Последний раз ко мне приходил, говорит: почти всё вызнал. На дерне-де моют. Ведь зернышко малое — как его разглядишь в песке? Моют, говорит. И оставил мне, что добыл. Слышишь? — сам добыл, на новом вовсе месте. Еще раз пошел — и угодил Демидовым в лапы. Убили его. На ту осень я ладил на поиск, да с Юлой случай вышел, взяли меня.