Александр Бармин - Руда

— И не говори, девонька, — сам не знаю! Дай-ка книгу, почитаю. Может, вычитаю, как кафтан из соломы сделать: в этой книге про всё есть!

Книгу Егор вынес с горящего хозяйского двора, не бросил тогда, как ни был слаб. И теперь не мог нарадоваться — в книге говорилось обо всем на свете: о кометах, о лечении скота, о вдовах, о садах вообще, об обмороке, о смолении бочек, о стрижке овец, о шелковичных червях, о лесных пеньках и зернах… В книге триста страниц. Истлела и искрошилась только первая страница, так что. Егор не знал, как книга называется и кто ее сочинил.

— «Обморок есть нечаянное потемнение вида, — вслух читал Егор, — и тихое отнятие у человека всех сил и языка, который в сие время, все чувства потерявши, на землю упадает».

Еще интереснее оказалась глава девятнадцатая «О табаке». В ней Егор вычитал вот что:

«Индианцы и других земель народы не токмо своим золотом Европу обогатили, но и многими своими плодами и овощами. Того ради весьма б изрядно было, ежели бы наших наций люди обое сие умеренно употребляли. Но мы с великою горестию видим, что золото нас мучителями, немилосердыми, скупыми, грабителями и роскошными сделало. Также мы и плоды их с невоздержанием и излишеством употребляем».

Значит, тот, — стал размышлять Егор, — кто золото из земли на свет выводит, тот для людей первый мучитель и грабитель? А наша русская сторона потому, выходит, и хороша, что золота не знала? Ой, мудрено! Демидов и верно мучитель. К нему подходит. Но Демидов и при железных, и при медных промыслах был мучителем…

Размышления Егора прервал приход верхотурца Коптякова… После первой встречи в амбарушке они еще не виделись.

— А, дядя Влас, — сразу сказал Егор. — Ты и в самом деле есть. Я ведь думал, ты мне в бреду привиделся.

— Погоди, милок, — сейчас и я тебя признаю… Ей-ей, где-то видал.

— Покуда вспоминаешь, скажи, в каких мы местах. Где это Мосолов завод себе строит?

— Место новое. Ближнее жилье — крепости Клековская да Бисертская. А река здесь Ут. К восходу солнца податься — там будет за горами Чусовая и Утка казенная, пристань.

— А рудник? — Егор приподнялся на постели.

— Рудник богатый. Чудская, вишь, копь…

— Так это же заповедное место!?

— Во-во! Заповедное место Мосолову и досталось, хи-хи-хи!

Егор размахнулся и изо всей силы ударил Коптякова. Силы у больного было мало, он даже не ушиб рудоискателя, только напугал. Сам Егор откинулся на спину, и слезы полились из его глаз.

— Змея ты, — всхлипывал больной, — Андрей Трифоныч на каторге мается, мог бы одним словом себя освободить, а молчит. Раз народ заповедал, — свято. Убить тебя мало!

— Почему думаешь, что я выдал? Перекрещусь, что не я, — оправдывался рудоискатель. — Я и Мосолова-то нынче впервой увидел, а завод второй год строится.

— Не ты? Верно не ты? Ну, прости, Коптяков. Или зачти за твое хихиканье. Не стерпел я… Ты как всё-таки сюда попал из Ляли?

— Ну, как… Мосолов позвал, он везде искал знающих по медным рудам. Меня и отпустили на лето к нему. Я думаю: место всё равно открыто, деревнёшки всё равно приписаны, — и пошел.

— Так вот где пожару причина…

— Конечно, крестьяне отплатили.

— Так ему и надо! Лютует, поди?

— Нет, он лежит. Весь обвязанный. Тихо пока. Но уж встанет, — так держись.

— Уходить мне надо загодя, Коптяков. Немного не дошел до дому, — мать хотел повидать, — и не пришлось.

— Уходить, так к нам на Лялю. Там вольготно таким, как ты. В куренях [54] Курень — место, где выжигают уголь из поленьев. укроешься или в вогульских паулях. [55] Пауль — поселок полуоседлых манси. Немало там народу спасается.

— И то, видно, придется на север податься… Дядя Влас, а не снесешь ты матери в Мельковку, под Екатеринбургскую крепость, от меня письмо? Хоть весточку подать ей, что жив, мол, я.

— Это, то есть, когда?

— Да вот сейчас. Пока Мосолов отлеживается, у тебя прямого дела нет. Пашпорт у тебя, поди, искательский? На все стороны?

— То-то что нет… Не с руки мне, парень. Ужо осенью на Лялю буду ехать, могу дать крюку, завезу. А теперь как?.. Я ведь теперь тебя признал! Право! Тогда мы с Андреем Дробининым в здешних местах ходили, — и ты с нами был. И прозвание помню: Сунгуров ты, Егор, али нет?

— А признал, так помолчи. И хозяину своему смотри не назвони.

Егор повернулся набок, к гостю спиной.

Рано утром жена мастера подошла к лавке, на которой лежал больной, и неприветливо спросила:

— Спишь, что ли?

— Нет, хозяюшка.

— Встаешь помаленьку?

— Пробую. По избе уж могу пройти.

— Вода тут, в кувшине. Хлеб — вот. Мне с тобой недосуг возиться. На покос иду до ночи.

— И Антониду с собой берешь?

— Нету ее.

— Куда делась?

— Волчье племя! Куда? Сбежала. И сарафан унесла паскуда.

Дней пять Егор оставался совсем один. Коптяков не заходил. У Егора затеплилась слабая надежда, что верхотурец всё-таки поехал в Мельковку. Хозяйка появлялась поздно вечером и каждый раз только спрашивала, скоро ли он встанет. Егор успел трижды перечитать свою единственную книгу. Многое помнил наизусть. Силы возвращались к нему очень медленно.

Как-то утром услышал он брань хозяйки на улице, детский голос и звуки ударов, точно она кого-то жестоко избивала.

— Кого ты так, хозяйка? — спросил Егор.

— Нитку, — кого! Вернулась-таки, — с торжеством сказала хозяйка. — Недолго набегала дрянь. Тоже понимает, что при доме-то лучше.

Когда хозяева ушли на работу, в избу заглянула Нитка.

— Что, девонька? Попало? Ну-ка, расскажи, где пропадала, — ласково сказал Егор.

Девочка только мотнула головой и скрылась. Егор взялся за книгу. Сочинитель полагал бесполезными, для его читателей философию, алгебру «и другие неведомые и бесконечные науки». Жаль! Жаль, что только триста страниц в книге. С какой радостью Егор познакомился бы и с этими науками. Руки и ноги его работали плохо, но голова жадно требовала всё новых и новых знаний. Вздохнув, стал перечитывать главу «о древесных хитростях» — о том, что если помазать корень молодого дерева желчью зеленой ящерицы, то плоды на дереве никогда не испортятся и не сгниют, и о том еще, что если сливу привить на вишню, то сливы будут родиться прежде обыкновенного времени.

Скрипнула дверь. В избу вошла невысокая старушка с узелком и озиралась, ища кого-то. Егор быстро сел на лавке, книга шлепнулась о пол:

— Мамонька! Мама!

— Егорушка!..

Уселись рядом, беседовали без порядку, — что прежде вспомнится.

— Нет коровы, значит? Трудно тебе.

— Да, поломал зверь коровушку прошлой осенью. Сбитень [56] Сбитень — горячее питье. варю, продаю… ничего, голоду не знаю.

— Об Андрее вестей нет?

— Не слышно. Всё, поди, на Благодатской каторге страдает. Кузя собирался его выручить, — как-то удастся ему. Лизу-то он выкрал, — ты знаешь?