Александр Бармин - Руда

— А вот скажи, — какая снасть всего лучше, что бы лепешки испечь?

— Коли сковородки нет, можно на камне.

— Оно можно, да в снегу, бывает, камня не сыщешь. А я ковш железный с собой беру. Не тяжел, а за всё отвечает. Снегу ли быстро натаять, похлебку ли сварить, лепешки испечь — всё в нем можно.

Вынул из котомки ковш, наполнил его снегом и пристроил над огнем.

— В лодке едешь, воду надо отчерпывать — опять ковш. Весло сломается — ковшом же заменишь. Пришлось мне раз верхом на бревне по Тавде-реке сплывать, так два дня ковшом греб.

Егор, глядя на ковш, подумал про себя: «И пески пробовать ладно, поди, ковшом. Ручка есть и края невысокие. Лучше котелка».

За снежным домиком послышался шорох и царапанье. Егор вскочил, обежал домик. С задней стены, сложенной из мешков с припасами, соскочил черный зверь и, ныряя в рыхлом снегу, побежал к ближней лиственнице.

— Россомаха! — крикнул Егор.

— Она, — подтвердил Походяшин. — Гляди-ко ты, как скоро подобралась к съестному! Надо пугнуть, а то не отвяжется.

Из костра Походяшин выхватил головешку пожарче и метко швырнул в зверя, который было уселся на нижней ветви дерева. Рявкнув, россомаха кинулась вниз и стала уходить по снегу.

— Больше не придет, — успокоился Походяшин. — Хорошо, что здесь волков не водится. Иначе бы Диану с конями не доехать до дому.

— А почему волки здесь не живут?

— Снег глубок, тонут.

— А медведи?

— Сейчас медведи спят, вот летом ты их насмотришься. Полны леса медведей. Да летом они не страшные: ягоду едят, траву, орехи.

Они вернулись к костру. Походяшин поправил огонь, набил ковш снегом.

— Дальше так сговоримся: на оленях поднимемся по Ваграну сколько можно. Вагран в верховьях близко сходится с рекой Турьей. Посников пойдет на Турью, у него там знакомые вогулы есть, у них дождется весны. А ты на Вагране останешься — тоже у какого-нибудь вогула. Есть еще где-то на Вагране русский охотник, но с ним не знаю как поладим: скрывается он, нелюдим. За лето все горы и леса по Ваграну ты сам не облазаешь, конечно, но надейся на вогулов. Обласкай их, обдари и пообещай: за хорошую слюду — пищаль, за медную руду — пищаль же. Натаскают тебе камней вдоволь…

Спать улеглись в снежном доме на толстом слое еловых лап. У входа дышала ровным жаром нодья. Походяшин только минутку повозился, уминая ветки да подтыкая тулуп, и стих. «Заснул, — подумал Егор. — Всегда он так: лег — и спит». И ошибся: Походяшин высунул лицо из-под тулупа:

— Чтобы скорбутной болезни [60] Скорбутная болезнь, или цинга, возникает от однообразной и несвежей пищи. не приключилось, ешь, миленький, сырое мясо и сырую мороженую рыбу. Если мелко настругать да посолить, — оно не противно.

Голос совсем сонный. Сказал — и спрятал лицо. Егор поспешил спросить свое:

— А как того русского охотника звать, не знаешь, Максим Михайлович?

Но Максим Михайлович не ответил: уже спал.

Олени выбивались из сил. Третий день тащили они нарты с непривычно тяжелым грузом. Ехали лесом, а в лесу снег глубже и рыхлее, чем на открытых ветрам болотах. Кроме того, олени голодали, питаясь только теми лишайниками, которые серыми бородами свисали с деревьев: вырыть траву или мох из-под глубокого снега олени не могли.

Проводник-манси и Посников с Егором нередко уходили вперед — протаптывать канаву-тропинку для вереницы нарт.

В эти места и Посников раньше не забирался. Дико-величавая природа была совсем не похожа на окрестности Верхотурья. Берега Ваграна вздымались порой десятисаженными отвесными стенами, у подножья которых черная вода клокотала по соседству со снегом. На северо-западе, за лесами, встали голубые хребты, а над ними — дальше всех и выше всех гор — белела одна гора-великан.

— Денежкин Камень, — назвал ее Посников. — Около него перевал есть: вогуличи ходят за горы к вишерцам и печорам.

Ехали доверившись проводнику, который взялся довести до зимовья знакомого Посникову манси-охотника на притоке Ваграна — речке Колонге. И проводник не бывал в этом зимовье; ему рассказал, как найти, другой манси, оставшийся дома. На снегу не было видно никаких следов, кроме звериных. Было совсем непонятно, по каким признакам проводник менял направление, то уходя от реки в сторону, то пересекая ее, но вел он уверенно и, наконец, привел к затерянной в чаще леса избушке.

Владелец избушки, одинокий манси, выбежал навстречу гостям, радостно выкрикивая приветствие: «Пача! Пача, рума!» Около него скакали два остроухих белых пса, старавшихся лизнуть приезжих в нос или губы.

Большое событие, настоящий праздник для лесного отшельника приезд гостей: это новости за целый, может быть, год; это возможность поговорить с людьми после долгого молчания; это пополнение припасов свежинкой; это удобный случай сбыть накопившиеся меха. Но и хлопотно это — принять столько гостей сразу! Они приехали на шести нартах. Двадцать оленей, трое манси и трое русских.

Хозяин, выскочивший полуодетым, суетился около обоза, таскал дрова, лазил в амбарчик — чомью, стоявший на двух столбах невдалеке от избушки. Крупные хлопья снега падали на его непокрытую голову и на черные косы.

Егор долго присматривался к хозяину, потом спросил Посникова:

— Как его звать, этого вогулича?

— Хатанзеев. [61] Фамилия Хатанзеев — переделанное на русский лад слово «Хоттан» — «лебедь» — родовое название большой группы манси. А что?

— Да я его за другого принял. Очень похож.

С оленей сняли лямки и пустили их пастись по снегу. Всемером расселись в крохотном зимовье для беседы и неизбежного угощения. Переводчиком служил Посников, а душой беседы оказался Походяшин: столько он рассказал занятных новостей, столько дал дельных советов! После обеда началась меновая торговля, больше похожая на взаимные подарки: хозяин зимовья швырял гостям шкурки соболей и других пушных зверей, а гости оплачивали вещами из развязанных кулей. Какие именно вещи были нужны охотнику, было выяснено заранее, еще в предобеденной беседе. Особенно обрадовался он металлическим снастям: топору, шилу и стальному наконечнику для рогатины. Без остального охотник мог и обойтись, остальное — ткани, мука, соль, пряники — были заманчивы лишь своей редкостью.

Потом Походяшин расплатился с манси — владельцами оленей. Манси не спорили, только повздыхали.

Тем временем у Хатанзеева с Егором вышел весьма примечательный разговор. Манси вдруг стал пристально смотреть на Егора, чем-то пораженный. Даже зажег пучок еловых стружек и осветил Егора со всех сторон. Потом нацарапал ножом на бересте знаки: «Е. С.» и показал Егору: