Александр Казанцев - Школа любви

— Сотрем, как погань, города эти с лица земли!

Видя страх наш, они решили немного успокоить меня и моих домашних:

— Тебя, Лот, и семью твою не тронем.

— Жену свою, дочерей, другую родню, если есть, выведи из города на рассвете.

И тут взмолились ко мне Милка и Иска:

— Скажи нашим женихам, пусть тоже выйдут из города!

— Без них нам и жизнь не нужна!

Все-таки ведь нашел я им женихов с год назад! Еле разыскал подходящих средь охваченной порчей молодежи, на эту осень как раз две свадьбы намечал, хоть и жаль мне было отдавать любимиц своих жеребцам этим, глазом косящим, как подумалось мне сразу, не на них больше, а на достаток мой, годами нажитое добро…

Но мало ль как мне думалось, а послушав мольбы дочерей, пошел в ночь разыскивать их женихов, не зря же все-таки так долго выбирал их из сотен.

Я знал, что холостяки, по молодости лет не канувшие еще в пьянство с головой, собираются возле храма Астарты, на краю дубравы, устраивают там по праздникам пирушки, молодецкие состязания, потасовки, а то и драки — с кровью, с переломами костей. Содомляне постарше появляться на их сборы не рисковали: изобьют, глазом не моргнут, на седины не глянут… Женихи моих дочерей перед супружеством вовсю старались догулять, нарезвиться напоследок с холостой братией, потому я не сомневался, что они там. Но когда, преодолев отвратительную постыдную робость, обогнул я храм Астарты (ах, как в детстве мечтал я когда-то оказаться в храме богини любви!), в окружившей меня толпе разгоряченных молодчиков не увидал своих будущих зятьев.

Мне повезло: похоже, драка отбурлила недавно, побежденные бежали, а ликующие победители, слизывая кровь с разбитых губ, носы расквашенные утирая, потирая синяки и шишки, настроены были почти добродушно. Лишь потаскали меня шутливо за бороду, да под зад коленом кто-то саданул. Я не обиделся — до того ли мне! — спросил, где женихи моих дочерей. То-то хохот грянул! Молодой, наглый, издевательский. Так разошлись подонки, что велели мне кричать в ночи ослом — тогда, мол, скажут они, где те, кого ищу.

И я кричал — старый сивый осел!

— Глянь-ка вон там, за кустами… — сказали мне с булькающим хохотом. — Один женишок орехи там долбит!

За ореховыми кустами я действительно нашел жениха Милки. В свете полоумной луны увидал я, что он, стоя на коленях, держит на плечах своих чьи-то голые ноги — то ли какой сластены городской, то ли жрицы храма Астарты. Так он поглощен был своим размеренным занятием, что не услышал моих шагов, зато подмятая им самка услыхала, засмеялась звонко:

— Давай, давай, поднажми! А то еще одному невтерпеж!

Кровь ударила мне в голову: со всей силы пнул я разошедшегося Милкиного жениха ниже спины. Самка издала возглас ликования, а он вскочил, ошалело оправляясь, чуть было не бросился на меня с кулаками, да узнал и вовремя остановил замах. Прошипел мне, обдавая винным духом:

— Сам ведь кобелище был еще тот!..

Стараясь не глядеть на распяленную и распаленную самку, я сказал ему:

— До рассвета уходи в сторону Сигора. Утром весь город погибнет.

— Так я и поверил, — хмыкнул он в ответ. — Дочерям своим сказки на ночь рассказывай.

Я махнул рукой, спросил только, где жених Иски. Грязевым фонтанчиком взметнулся злой хохот.

— А он мальчика куда-то повел!

Шатаясь, выходил я из зарослей, провожаемый хохотом двух молодых голосов, а когда проходил мимо храма, в спину мне вкогтился по-кошачьи издевательский хохот многих. Тошнота облезлой крысой подползла к моему горлу.

Брел по ночным улицам Содома, и хоть обильно они политы были желтым жиром луны, наступал порой, как незрячий, на простертые тела пьянчуг, и сипел один из них, ухватив меня за ногу:

— Ложись со мной!.. Возьми меня!..

Уже не жаль мне было обреченный город.

Дочерям соврал, что женихи уже двинулись к Сигору. И они, успокоенные, уснули. Давно спали уже наши гости. А Элда, собирая добро в узлы, по-собачьи поскуливала. Чтобы не слышать ее, я закрыл уши руками, но вслед за звоном тишины услыхал незабвенный голос Сары, ее слова, брошенные мне когда-то: «Ты не знаешь, что такое любовь!.. Ты не можешь любить!..»

Уходили мы из Содома тихо, молча. Вместе с нами шли сперва и переночевавшие в нашем доме гости, но за городскими воротами они остановились, сняли с себя большие заплечные короба, в которых, понял я, и таилась погибель.

— Идите скорей за гору, — сказали они нам голосами бесцветными и непонятно откуда идущими. — Если хотите жить, не останавливайтесь, не оборачивайтесь.

Мы пошли по дороге. Ни я, ни дочери не обернулись ни разу: Милка и Иска думали, что там, впереди, ждут их женихи, ну а мне не на что было оборачиваться — в сознании моем Содом уже лежал в прахе. Зато все время оборачивалась Элда, вздыхала, как больная корова, глядя на дом, где выросли ее дочери, где образумился, наконец, ее муж, где и счастье, может, просверкнуло звездой падучей. Толстухе Элде и без того нелегко было идти в гору, а оглядываясь беспрестанно, она и вовсе отстала. Я, досадуя на нее, сперва подгонял жену окриками, а потом рукой махнул, Иска и Милка заняты были, видать, своими мыслями, и когда мы втроем уже перевалили через вершину горы, Элда оставалась еще по ту сторону.

Вдруг заходила земля под нашими ногами, полыхнуло ослепительное зарево, и такой грохот раздался, что мы оглохли сразу, попадали в пыль, долго ничего не видели, не слышали.

Когда же мы, шатаясь, смогли, наконец, подняться, бросились на вершину горушки и увидали некогда цветущую долину дымящейся, обугленной, будто небеса низвергли на нее огонь и серу. И следа не осталось от некогда прекрасных городов Содома и Гоморры — лишь черный дым поднимался от земли.

Ни Элду, ни тело ее, ни кости даже не смогли мы найти на дороге, лишь с краю, у обочины, заметили почти прозрачный столп соли. (Не та ли соль разъедает мне теперь нутро, проникая в каждую язву, растравляет боль так, что и смерть уже в радость?) И тогда я, чтобы хоть немного утешить одуревших от ужаса дочерей, сказал им, что их мать превратилась в этот соляной столп, что когда народятся у них дети, Элда выйдет из столпа, будет нянчить внучат. Соврал дурехам, чтоб хоть обманом, да увести их с проклятого места…

Повеселели Милка и Иска, заторопили меня в Сигор, где, думалось им, ждут их женихи. Шли они вперед, не оглядываясь.

Оглядывался теперь я…

В Сигоре дочери немало слез пролили, много злых слов высказали мне, женихов своих не найдя. Так, видать, и не поверили, что я все-таки пытался их предупредить…

А жители Сигора ко всем нам отнеслись со злобой: узнав, что мы из Содома, что от городов многогрешных ничего не осталось, они вдруг решили, что мы в городок их непременно принесем беду. Мальчишки стали улюлюкать нам вслед и даже бросать камни, молодые матери, завидев нас, крепче прижимали младенцев к груди и отворачивались, будто гибельный чад клубился над нами, а мужчины мрачнели, сурово сдвигая брови.