Александр Казанцев - Любимая

И вдруг полыхнула в сознании смертника мысль: «А ведь видел я Землю такой, когда любил, когда безумно надеялся!.. Видел Землю, всю Вселенную, управляемую вовсе не анаксагоровским Нусом-Разумом, а бессмертной, неиссякающей Любовью!..»

И чтобы унять бешено заколотившееся сердце, стал рассказывать Сократ своим ученикам, что под землею текут неиссякающие, невероятной ширины реки — горячие и холодные, что и огонь под землей в изобилии — есть даже реки огненные, что кора земли пронизана большими и малыми зевами, а один из них, пронизывает Землю насквозь и зовется Тартаром. В эту пропасть стекают все реки и снова берут из нее начало. Сюда низвергаются души самых закоренелых грешников — святотатцев и злодеев, а души людей праведных, в том числе истинных философов, избегают заточения в недрах — они поселяются в стране вышней чистоты, где живут бестелесно и беспечально…

— И ты, Симмий, и ты, Кебет, все вы, друзья мои, отправитесь, каждый в свой час, последним из начертанных мной путей, а меня, как выражаются герои в напыщенных трагедиях, «уже призывает судьба», — толстые губы Сократа скривились в усмешке, а взгляд, обводивший слушателей, переметнулся в сторону окошка, расположенного под потолком, где выцветшая голубизна жаркого аттического дня уже стала загустевать синевой вечера. — Ну пора мне, пожалуй, и помыться, чтобы избавить женщин от лишних хлопот…

Произнес он это спокойно, будто о ежевечернем омовении говорил. Друзья его, только что пребывавшие в забытье восторга, разом побледнели, растерянность отразилась на их лицах, когда Сократ кликнул тюремщика Никанора.

Наконец старина Критон, собравшись с духом, смог вымолвить:

— А не хочешь ли ты, Сократ, оставить какие-либо распоряжения насчет детей или еще чего-нибудь? Мы бы все с великой охотой сослужили тебе любую службу.

Смертник ободряюще похлопал друга по плечу.

— А что я тебе нового могу сказать? Только то, что говорил всегда и всем: думайте и пекитесь о себе самих, и тогда, что бы вы ни делали, это будет доброю службою и мне, и моим близким. А если вы не будете думать о себе и не захотите жить в согласии с тем, о чем мы толковали сегодня и в прошлые времена, вы ничего не достигнете, сколько бы самых горячих обещаний вы сейчас ни давали.

— Да, Сократ, — сказал Критон, — мы постараемся исполнить все, как ты велишь. Но скажи, как нам тебя… — последнее слово он едва сумел выдавить, — похоронить?

— Да как угодно! — осклабился Сократ. — Если, конечно, сумеете меня схватить, и я не убегу от вас.

Хитро оглядев растерявшихся друзей, смертник тихо рассмеялся, но тут же оборвал смешок, потому что он прозвучал, как всхлип, и сказал напряженно замершим ученикам:

— Ну никак мне, друзья, не убедить Критона, что я — это только тот Сократ, который сейчас беседует с вами и пока еще распоряжается каждым своим словом. Он воображает, будто я — это тот, кого он вскорости увидит мертвым, вот и спрашивает, как меня хоронить! И все слова, которые я тут долго произносил, псу под хвост!.. Убеждал его, а он и не понял, что, выпив яду, я отойду в счастливые края блаженных. Он думает, что я хотел утешить вас, а заодно и себя. Так хоть вы ему растолкуйте, старому неслуху, что скоро я буду совсем не здесь, и тогда, может, Критону станет легче, и, видя, как мое пустое тело сжигают или зарывают в землю, он не станет убиваться, воображая, будто я терплю что-то ужасное!

Опять повернулся Сократ к потерянному Критону.

— Так не теряй мужества, приятель, и говори, что хоронишь мое тело, а хорони как тебе заблагорассудится и как, по твоему мнению, требует обычай, — смертник заглянул в горькие глаза старого друга, увидал, как подрагивают его выцветшие почти добела губы, как терзает он сухою, увитой синими жилами рукой курчавую, ставшую совсем седой бородку. Жалость терновым шипом кольнула сердце Сократа. — Не горюй, старина! Помоги мне лучше вместе с Никанором помыться. Других я своей наготой пугать не хочу!..

Мышка, дуреха, подумала, что темница опустела — так тихо стало в ней — она высунула из норки свою любопытную мордочку. Нет, конечно, обделенная разумом, она не могла сожалеть по поводу исчезновения из темницы узника, к которому успела привыкнуть, разве что испытала тревогу: вдруг да некому теперь будет ее подкармливать!.. Она уже хотела выбраться, поискать — не найдется ли чем поживиться, да спугнул ее внезапный, громкий, навзрыдный плач юного Аполлодора.

Симмий, Кебет и Федон бросились к юноше, попытались утешить его, но он рыдал, как раскроивший коленку ребенок, и скоро утешители его заплакали вместе с ним, будто сегодня лишаются они родного отца, на всю жизнь остаются сиротами. Даже рассудительный, всегда сдержанный Евклид молча размазывал слезы по впалым щекам, но он же, услыхав шаги возвращающихся, поспешил унять плач друзей:

— Тише! Они возвращаются!.. Сократу будет больно увидеть нас плачущими…

Но и в сумерках не укрылись от взгляда вошедшего смертника покрасневшие глаза друзей. Сократ сделал вид, что рассердился:

— Пес бы вас побрал! Убеждаю, язык узлом завязывается, а толку никакого!..

Он, насупившись, сел на свой топчан, отвернулся от друзей, а сам лихорадочно думал: «Боги всемогущие! Дайте мне силу не выдать боязнь смерти!.. Я пожил немало, и хоть маловато радостей дала мне жизнь, но как горько теперь расставаться с ней!.. Я уже измучил друзей своих, вот-вот стану им в тягость. Пора… Аполлон прекрасноликий, ты всегда был моим покровителем, помоги же мне в этот час!.. Эрот несовершенный и неуемный, меня не миновала позолоченная стрела твоя, помоги же слуге своему!.. Тщетно ждать помощи от богов!.. Аспасия, любовь моя, ободри мой дух, дай силы своему верному псу!..»

Неожиданно на помощь пришел Никанор. Вернувшись вместе с Сократом после его омовения, тюремщик уже не стал уходить, остановился возле двери, молча глядел на узника и желтое лицо его все больше перекашивала боль, и была она, по всей видимости, не только зубной.

— Сократ, — произнес он глухо, — мне, видно, не придется жаловаться на тебя, как обычно на других, которые бушуют и проклинают меня, когда я по приказу властей объявляю им, что пора пить яд. Клянусь Зевсом, ты самый смирный, самый благородный, самый лучший из людей, какие когда-нибудь сюда попадали… Я уверен, что ты не гневаешься на меня, но не сердись и за то, что не хочу я видеть твоей смерти… Пойду скажу отравителю, чтоб готовился, а ты кликни его, как решишься… Прощай, Сократ, и постарайся как можно легче перенести неизбежное!

Не удержался Никанор — всхлипнул. И, сгорбившись, пошел прочь.

— Прощай и ты! — произнес ему вслед Сократ. — Нет во мне злобы к тебе… — Потом с неподдельным чувством сказал друзьям своим. — Какой обходительный человек! Ему бы зубы вылечить и стать распорядителем пиров, а не тюремщиком!.. Однако ж, Критон, стоит ли нам оттягивать неизбежное? Ступай-ка следом за Никанором — зови отравителя. А если яд еще не стерли — пусть скорей сотрут.