Евгений Марков - Учебные годы старого барчука

Пушкин, поэт всех искренних движений души человеческой, метко выразил это сложное и странное чувство прекрасным стихом:

Те, кого покидаешь, кажутся чем-то вроде умирающих для тебя, которым невольно стремишься всё простить, всё забыть, о которых вспоминаешь только одно хорошее. И чем острее ощущаешь былые резкости и несправедливости свои к ним, своё невнимание и обиды, тем добрее и милее кажутся они, тем большею жалостью потерять их охватывается твоё детское сердце.

Но эта жалость не мучительное, безнадёжное сознание зрелого опыта преходимости и непрочности всего земного, а трепещущая розовыми надеждами, смелая вера молодости в неизбежное счастье будущего. Эта сладкая тревога неясных ожиданий, эта инстинктивная жадность перемен и движенья и есть, в сущности, то чувство жизни, та радость бытия, которые составляют главное содержание и самое драгоценное свойство молодости. Ни в чём не живёт человек так полно, как в этих таинственных приготовлениях себя к неведомым перспективам будущего.

Как отрадно видеть глазами расстилающиеся кругом неохватные дали лица земного, это конкретное воплощенье жизни Божьего мира в пространстве, так увлекательно обозревать внутренними очами духа такие же безбрежные дали молодых надежд и стремлений, — это выражение мировой жизни уже не в пространстве, а во времени. Тут две разные стороны одной и той же основной потребности души человеческой.

Совсем иное дело, когда жизнь человека убыла уже настолько, что с жутким чувством думаешь о надвигающемся конце её, когда человеком пройдено и узрено слишком много всяких пространств, всякого времени, и в нём уже исчез юношеский аппетит к новому и неведомому, к вечным переменам и вечным надеждам, а напротив того, хочется замкнуться во что-нибудь неподвижное и определённое, выдерживать в несокрушимой твердыне грозную осаду жизни, и обеспечить себе хотя то скромное духовное достояние, которое уже им добыто.

Какой смысл рваться вперёд тому, кто уже ясно видит, что впереди хмурится, поджидая его, роковая чёрная яма, поставленная ему пределом, в которую и без того безостановочно толкает его судьба?

К нам тоже все товарищи сделались снисходительнее и деликатнее. Они чувствовали, что скоро нас не будет среди них, что мы здесь уже вроде чужих, вроде гостей, с которым нужно обращаться поласковее. Белокопытов, Ярунов, Саквин, Бардин, — все стремились как можно больше с нами говорить. Они тоже стремились заслонить добровольными иллюзиями перспективу нашей внезапной разлуки с ними, но сами мало верили в свои фантазии.

— Нет, Шарапчик, всё это ты так говоришь, себя только утешаешь! — с искренним вздохом сказал откровенный Бардин. — Уедете вы к себе в Степнопольск, поступите в другую гимназию, кой чёрт вас тогда заманит сюда? У вас отец богатый, повезут вас после гимназии в Петербург, в Москву, мало ли куда, в какие-нибудь заведения хорошие… Где там разыщешь вас? Да я думаю, и сами-то вы всех нас позабудете, новые товарищи пойдут, поинтереснее нашего брата-запорожца. Уж это, брат, верно, как там ни верти!

— Вот ещё вздор! — горячо протестовали мы с Алёшей, искренно обиженные такими скептическими предположениями Бардина. — Разве ты считаешь нас какими-нибудь подлецами, чтобы мы могли забыть товарищей? Честное слово, мы через год перейдём опять сюда, дай только убраться отсюда этим мерзавцам пшикам и штрикам… Нам прямая выгода здесь кончить курс. А что всю эту сволочь выгонят очень скоро отсюда по шеям, начиная с самого пузатого Шлемма, за это можно чем хочешь поручиться. Неужто ты думаешь, так им подарят артёмовскую историю? Как бы не так! Слышал вчера, Невзоров-волонтёр рассказывал, что генерал-губернатор об этом министру собственноручно написал? Ну вот видишь! А Невзоров, брат, в самых важных домах бывает, его отец тоже штука большая, ему это лучше всех известно. Вот их, голубчиков, и попрут подобру-поздорову. А учителя народ отличный, хорошо нас знают. Он учителей мы никогда бы отсюда не ушли.

— Да, рассказывай сказки! Уж берут, брат, отсюда, так назад не переведут. Это разве шутки?

— А вот увидишь! — самоуверенно настаивал Алёша. — Мы прямо скажем папеньке и маменьке, что здесь нам гораздо легче будет. Даже очень может быть, что нас не отдадут опять в пансион, а будем мы волонтёрами.

— Бабушка зимою собирается из Чугуева сюда переехать, вот и будем у ней жить. Честное слово. А уж нам на двоих бабушка большую комнату даст, она богатая и добрая. Тогда и будем сходиться с вами каждую субботу.

— Мы попросим бабушку, чтобы она сказала, будто мы родственники, а родственников не смеют в отпуск не пускать.

— Весело тогда будет. В Добринский лес будем с вами пешком ходить, в Угримский монастырь… Напечём, наварим всего, и марш!

— Ведь придумают тоже, эти Шарапчата! — со смехом вмешался Ярунов.

— Бабушка ваша, я знаю, генеральша, и уж наверное спесивая, как все эти барыни-аристократки; так она, я думаю, сочтёт за низость даже взглянуть на нас, а не то, что в родственники себе приписывать; чудаки вы, право, Шарапчата. Подумаешь, вы никогда с людьми не жили.

— Ну да, а ты много, должно быть, жил с людьми! — обиженно защищался Алёша. — Где ты аристократок видел, скажи на милость? На своём пырятинском хуторе, что ли? А если хочешь знать, так бабушка наша, даром что генеральша и фамилии знатной, а гораздо добрее и проще держит себя, чем какая-нибудь твоя мелкопоместная дворянка.

— Да, рассказывай! Знаю я этих барынь важных, — стоял на своём Ярунов. — По-моему, их ласки обиднее всякой брани. На всех с каким-то презрительным сожалением смотрят. Словно невесть какую милость оказывают, что говорят с обыкновенным человеком, а не с князьями да с графами. Мы, брат, степняки-казаки, и нам эти светские модничанья ваши не нужны! Ну их совсем! И без них проживём.

— Ну из чего ты бурлишь, чудак? — смеясь, остановил его благоразумный и спокойный Бардин. — Ведь не на аркане тебя тащат. Ведь разговор только один. Ну не захочешь пойти, и не пойдёшь, вот и всё тут. Никто, брат, от этого не заплачет.

— Да и мне тоже наплевать! Я всегда по-своему буду жить, — горячился Ярунов. — Всегда останусь казаком. С бабьими юбками да с гостиными там всякими возиться не буду.

— И отлично сделаешь, — насмешливо поддержал его Бардин. — Потому что куда тебе с твоей гайдамацкой рожей и манерами с гостиную дамскую затесаться.

— Да нет, господа, бросимте это! — перебил их всегда восторженный Саквин. — А мы вот что: мы должны все друг другу клятву дать перед образом, что через год непременно соединимся опять все вместе, хотя бы это стоило нам последней капли крови! Хотите, поклянёмся сейчас?