Евгений Марков - Барчуки. Картины прошлого

Небольшая пустынная поляна прерывала на миг это море дерев, и её морозная трава, вся искрившаяся лунным блеском, казалась сквозь чёрные силуэты заслонявших её елей каким-то фантастическим лесным озером. Лёгкою зыбью проструились по нём чуть заметные тени облаков, в сыром воздухе ночи сильнее обыкновенного слышался здоровый запах смолы.

— Эх, да и вызвездило ж славно! — заговорил опять извозчик, сладко зевая и пуще прежнего погружаясь в свои поэтические созерцания. — Ишь их сколько разом затеплилось! Как глаза глядят…

— Да ведь это они к нам с того света глядят. Там уж тот свет пойдёт! — объяснил Аполлон догматически и махнул рукою в вышину. — Только знаешь, что я тебе скажу, брат извощик, об этих делах, что вот о покойниках, что о привиденьях разных, не резон в ночное время говорить: ведь бес лёгок на помине! Я было и сам разок за этим хорошо попался. С охоты это мы под Аспос-праздник с мельником молодым ворочались, на тяге до поздней ночи, вплоть до месяца простояли понапрасну, валшнепа поджидали, ну и припоздали. Дерёмся себе через олешник по-над самым по-над бережком; и даром что месяц, а в лесу такая темь, что в речку обступаемся, а её самой не видим, мрак это в ней непроглядный засел, туман, ничего не видно. Только слышим, погуживает себе гудочком, по камушкам перебирается… А идёт она у нас, надо тебе сказать, преглыбоко в земле, пренизко, так под берег и роется. Всю это её ольхой заглушило, заполонил камыш, иной день и солнушко, может, туда не доберётся. Оттого, должно, и вода в ней такая студёная завсегда держалась. Ну, идём мы себе с ружьями, а мельничонок и вздумай мне, не хуже вот как я тебе, про леших истории разные расписывать. «Я, говорит, дяденька, сам тут в олешничку деда водяного два раза видал. Ну дубу, говорит, сидел, лыки плёл». И весь это вид его мне представлять стал: «В шляпе, говорит, там в поярковой, в фартуке кожаном». Я, признаться, тогда и посмеялся ему, не поверил. Какому, говорю, тут водяному быть: тут место жилое, прохожее, и барские хоромы недалеко. А ведь леший, говорю, труслив; сам норовит от человека уйти. И не успел это я всего досказать, а мельничонок вдруг как шарахнется назад, да как закричит: «А гляньте-ка туда, дяденька!» Поднял это я глаза, смотрю, прямо перед нами, как рукой подать, пенёк дубовый стулом таким над речкою свесился, молоньей обожжён… И весь это лес тёмный-претёмный, а он один как днём виден, месяц на нём, значит, играет… А на пеньку ведь сам и сидит, просто как по портрету! Старичком таким старым, рубашка на ём белая, борода седая по колени, и шапка, точно, поярковая. Сидит да бороду себе пальцами тихонько расчёсывает; на месячном лучу, видно, погреться из воды вышел… Я со страстей прямо хвать за ружьё, курок на него взвёл. Обернулся это он сейчас, глянул на меня, словно мышь какая, сверкнул вдруг пылью перед глазами, да как полохнулся в воду, не хуже утка большая, так нас всех и обдал водою! А сам сейчас в тростнике под берег ушёл… Только круги от него по воде заходили.

— Аполлон! Перестань всё страшное рассказывать! Что ты нас нарочно пугаешь! — закричали мы единодушно, видя, что Аполлон собирается начать новый цикл своих россказней, и уже будучи не в силах совладеть с объявшим нас ужасом.

— Идишь что!.. Так вы, стало, ещё не спите, господа? Стало, все мои истории переслушали? — отвечал добродушный дядька с притворным изумлением. — Ну не знал же я этого, на ночь не стал бы вам рассказывать.

—  Аполлон, пересядь к нам сюда в повозку! Нам страшно! — закричали мы хором.

— Экие вы, господа, — сказал Аполлон, равнодушно позёвывая. — А ещё военные, в полк собираетесь! Ведь это бабы одни боятся, а вы на то мужчинки.

— Да скоро ли мы доедем, Аполлон? — продолжали мы вместо ответа, нисколько не успокоенные убеждениями дядьки.

— Да сейчас и доедем… Вот уж и погост монастырский подошёл. Видишь, крестов у них сколько понаставлено, аж на самую дорогу высыпало. Ты смотри, извощик, колесом за голубцы не задень… Ведь это Божья нива по святым отцам прозывается, — закончил он, вероятно, для нашего ободренья.

— Обещайте, добродетели Божии, на Михаила-Архангела, на коностас, что сердце ваше желает! — раздался вдруг в наших ушах чей-то охриплый старческий голос. В то же мгновение чёрная фигура отделилась от ветхой дощатой часовни, и к нам в повозку всунулась костлявая рука с звенящим кошельком.

С громким криком мы забились под подушки…

Радостное чувство охватило нас, когда среди неприятной беззвёздной морозной ночи, скрипя, отворились перед нами ворота постоялого и наша громоздкая повозка, вся в снегу недавней вьюги, ввалилась через сугроб в большой двор, огороженный высокими навесами и заставленный почти сплошь только что пришедшим обозом. Так странен и вместе так отраден казался нам теперь людской шум и говор после угрожающего безмолвия пустых полей. Лошади ржали в разных углах двора, огромное колесо колодца скрипело и трещало, вытаскивая бадью с водой из тёплой груди земли; извозчики с громким криком раздвигали и придвигали нагруженные товаром сани; хозяйский батрак, освещённый красноватым огнём фонаря, возился у кладовой, гремя железной цепью весов, мерками и ключами. Нам сделалось весело и легко на душе. Проворно раскутались мы из-под своих оледеневших ковров и выскочили на шатавшееся крылечко постоялого, откуда хозяин уже давно зазывал нас к себе.

— Пожалуйте, господа, пожалуйте-с, самовар готов, — однообразно твердил он. — Горница порожняя имеется… Кухарка! Посвети-ка господам! Отвори-ка дверь в горницу! Эка дура, право.

Мы в нерешимости смотрели на Аполлона, который не спеша, с убийственной медленностью и аккуратностью слезал с облучка, где он было совсем заснул.

— Да погоди ты, не ори ещё! — сурово обратился он к хозяину, зевая во весь рот. — Дело надо путём делать, а то наш Афонюшка куда поглядел, туда и заехал… Эх ты, мужлан! — добавил он с невыразимым презрением, отыскивая глазами Степана. — Извощиком тоже прозывается. Тебе бы овса отпустили, да самому налопаться дали, а про то, кого ты везёшь, это, видно, не твоё дело. Эх ты, голубь! Нешто ты однодворцев, что ли, везёшь? Тут небось в хате всякого сброду понабито, ишь их чёрт сколько понанёс, под сарай не проедешь.

— Да насчёт этого не сумлевайтесь, паштенный! — перебил вдруг хозяин.— Ведь у нас тут только два законных постоялых и есть; сами поглядите, коли не понравится. Горница вся в картинках, смеётся, пол глаже иконы… Самые ипостасные господа завсегда у нас останавливаются.

— Да горница-то слободная есть? Народу нетути? — несколько снисходительнее спросил Аполлон.

— Опять же вам доложу, горница особливая, значит, как есть господская… И печь, и стало всё, как следует… Совсем порожняя…