Дмитрий Дмитриев - Золотой век

Зато бедняжка Наташа скучала страшно: от скуки она просто не находила себе места; но вот на выручку княжне явилась веселая, беззаботная красавица Таня, которая своей веселостью и болтовней умела разгонять ее тоску.

Княжна Наташа как-то раз увидала Таню в саду, обласкала ее и разговорилась. Таня была любительница говорить и веселиться; она была не из робких и нисколько не стесняясь стала разговаривать с княжной как с ровней. Танина веселость и откровенность очень понравились Наташе.

Молодые девушки скоро сошлись и даже подружились; эта дружба предохранила княжну от отчаяния и заставила ее на время забыть гнетущее горе.

— Здорово, Егор, когда прибыл! — спросил ласково князь Платон Алексеевич у вошедшего в его кабинет старика-приказчика.

— Только сейчас, ваше сиятельство, — кланяясь своему господину чуть не до земли, ответил ему Ястреб.

— Поди устал с дороги; ведь не мало проехал.

— Ничего нашему брату не делается, не извольте беспокоиться, ваше сиятельство.

— Ну, как княжны?

— В вожделенном здравии находятся, — ваше сиятельство. Их сиятельство изволили прибыть вдруг, нечаянно… в дому непорядок застали.

— Какой?

— Горницы были не приготовлены для их сиятельств.

— Но ведь ты не знал, что княжны приедут, потому и не приготовил.

— Так точно, ваше сиятельство…

— Ты, Егор, слышал, зачем я потребовал тебя в Москву? — после некоторой задумчивости спросил у старика-приказчика князь Полянский.

— Слышал, ваше сиятельство.

— Я хочу послать тебя в мою казанскую вотчину… Ты будешь получать от меня жалованье вдвое больше того, которое получал, управляя ярославской усадьбой.

— Всепокорнейше благодарю, ваше сиятельство.

— Не в благодарности, старик, я нуждаюсь, но в твоей преданности, — возвышая голос, как-то значительно проговорил князь Платон Алексеевич.

— Я и то завсегда, ваше сиятельство, готов.

— Ладно, старик. Я знаю, ты верен мне и предан, то и другое я уже испытал и за сие тебе большое спасибо!..

— По гроб я верный раб вашего сиятельства.

Егор Ястреб, тронутый словами и ласкою князя Платона Алексеевича, повалился ему в ноги.

— Встань и слушай, Егор!..

— Слушаю, ваше сиятельство…

— У меня есть злейший враг.

— Прикажите, ваше сиятельство, я, как ваш верный пес, глотку ему перегрызу.

— Перегрызешь, Егор?

— Перегрызу, ваше сиятельство.

— Ну, этого покуда делать не надо… ты только будешь стеречь его, зорко стеречь.

— Слушаю, ваше сиятельство.

— В моей вотчине, что под Казанью, есть под домом каменные подвалы. В них мой дед покойный сажал непокорных и провинившихся рабов. Вот в одном из таких подвалов и буду я морить моего лютого врага. Я осудил его на вечное заточение. Он до смерти будет сидеть в подвале, не отличая дня от ночи… пищею его будет только хлеб и вода. Для всех он должен умереть… ты понимаешь, что я говорю, понимаешь ли? — не спросил, а как-то крикнул князь Полянский, пронизывая своим грозным взглядом Егора Ястреба.

Хоть и не робок и бесстрашен был старик-приказчик, а все же задрожал как-то невольно, при взгляде на князя, слыша его грозные слова.

— Понимаю, ваше сиятельство.

— Ты, старик, да я только будем знать, что в заточении находится у меня не крепостной мой раб, а некий дворянин, офицер… Дворовых, что в казанской моей вотчине находятся, да их и немного, кажись, только человек пять, ты заместишь теми дворовыми, которые с тобой поедут из Москвы. Их шестеро… они мне верны и преданы. Шестеро дворовых тоже будут знать, кого я держу в подвале. Управлять казанской вотчиной будешь ты. А главное, ты должен стеречь моего ворога… На тебя я полагаюсь…

— Будьте спокойны, ваше сиятельство, вашего ворога я из своих рук не выпущу, так и сгинет он у меня.

— Убийства я не хочу; пусть он умрет своею смертью.

— Зачем убивать, ваше сиятельство, и сам он скоро ноги протянет от жизни в душном, сыром подвале.

— В плотно закрытом возке ты повезешь его в Казань безостановочно; дорогою его никто не должен видеть…

— Слушаю, ваше сиятельство.

— Скачи во всю прыть… Коней не жалеть; для смены возьми, старик, три пары коней. Хоть всех их загони, но скорей доставь на место моего ворога. Шестерых дворовых в подручные тебе отдаю; они будут слушаться тебя как меня и исполнять твою волю как мою… Понимаешь?

— Так точно, ваше сиятельство.

— Еще, чтобы дворовые ни единым словом не обмолвились, что в подвале томится некий офицер. Скажи им, чтобы держали язык на привязи; и горе тому, кто из них проболтается…

— Помилуйте, ваше сиятельство, разве кто посмеет?

— Ты выедешь, Егор, нынче ночью и, как я уже сказал, скачи безостановочно. При малейшей попытке моего ворога бежать, убей его! То же скажи моим именем и тем дворовым, которые с тобой поедут.

— Слушаю, ваше сиятельство… Осмелюсь просить у вашего сиятельства…

— Что такое?

— Какое последует распоряжение от вашего сиятельства относительно моей старухи, жены? — робким голосом спросил у князя Полянского Егор Ястреб.

— Твоя жена приедет к тебе после. Кажется, у тебя есть дочь?

— Приемыш, ваше сиятельство.

— Все равно. Они спустя немного приедут, и все твое добро прикажу с ними отправить.

— Премного благодарен вашему сиятельству.

— Только гляди, старик, не моги доверять им мою тайну… Ни твоя жена, ни приемыш не знали бы и не ведали, что в подвале сидит офицер.

— Помилуйте, ваше сиятельство, разве можно про то бабам говорить; народ они куда болтливый.

— Ну, то-то, гляди! В великом секрете надо сие иметь. Узнает кто, проведает, что мы в плену держим офицера, тогда беда!.. И ты, и я… Будем строго отвечать за сие, — проговорив эти слова, старый князь замолчал и погрузился в размышление. Думал он о своем приказе держать офицера, Сергея Серебрякова, в подвале, в душном, сыром, куда никогда и ниоткуда не проникает дневной свет… В подвале вечная, непроглядная мгла… На такую-то ужасную жизнь им осужден молодой офицер.

Как ни суров был родовитый князь Платон Алексеевич, хоть имел он и железную волю, все же и в его неподатливом сердце шевельнулась жалость к некогда им любимому Серебрякову, которого он считает теперь своим злейшим врагом.

«Да и враг ли он мне? Скорее Серебряков себе враг, а не мне! Вся вина его в том, что он полюбил мою дочь… Полюбил без разбора. Он молод, а сердце не разбирает… Виновнее его моя вероломная дочь… Как она решилась, будучи невестой другого, идти на свидание к Серебрякову? Она должна была отклонить это свидание и тем спасла бы Серебрякова от мучительной жизни, которая предстоит ему впереди… Выпустить Серебрякова теперь я не могу, в охранение себя от большой беды… Если бы он и совсем не был виновен, то и тогда я не должен его выпускать… Жалоба Серебрякова на меня, во-первых, повлечет за собою мое окончательное падение и очернит мое, ничем не запятнанное имя; и еще через сие, моя единственная дочь, обесславленная, должна навсегда оставаться в девках… Нет… Я не допущу до сего ни себя, ни дочь… Пусть лучше погибнет Серебряков, если он сам на погибель пошел», — таким думам предавался самолюбивый князь Полянский.