Дмитрий Дмитриев - Золотой век

Таким размышлениям предавался злополучный гвардейский офицер Серебряков, находясь в своем заключении.

Егор Ястреб сдержал свое слово, и на другой день, принеся обед заключенному Серебрякову, принялся делать в раме стамеской и молотком небольшую форточку, которая была скоро готова.

Воздух был теплый, приятный… На дворе стояла весна, снег давно уже стаял и на деревьях появились почки. Грачи и жаворонки давно уже заливались в княжеском саду. Яркое солнце не сходило с голубого небосклона, кругом все было весело и радостно.

Стало веселее на сердце у Серебрякова. Здоровый весенний воздух благотворно подействовал на него и Серебряков не отходил от окна, впитывая в себя этот оживляющий аромат. Из окна ему видна была только часть сада.

Старик-приказчик строго запретил заглядывать в сад не только дворовым, но даже жене своей и приемышу Танюше.

Но молодая девушка не очень обращала внимание на это запрещение, и как только укладывался спать Егор Ястреб, она тихо выходила из своей девичьей горенки и направлялась в сад.

Тянуло ее туда не оживляющая после зимней спячки природа, а тот таинственный невольник, которого так строго стережет ее названый отец.

И в тот же вечер, когда Егор Ястреб устроил отдушину в окне горницы Серебрякова, Таня с обычной ловкостью влезла на дерево, которое, как уже сказали, росло в нескольких шагах от окна за железной решеткой. Не мало удивилась молодая девушка, увидев в окне отдушину, а также смотревшего на нее исхудавшего молодого человека.

«Так вот он заключенник-то! Бедняжка, какой он худой, да бледный… И го сказать: неволя-то не красит, — думала она, не спуская своего пристального взгляда с Серебрякова.

— Кто ты, и зачем влезла на дерево? — донесся до слуха Тани из отдушины голос Серебрякова.

Он удивился, увидя на дереве молодую девушку.

— Чай, видишь кто, а зачем влезла на дерево, отвечу: чтоб на тебя взглянуть, — ответила заключенному Таня.

— Что же на меня глядеть?

— Да уж больно любопытно!

— Смеешься ты надо мной?

В словах Серебрякова слышался некий укор.

— Что за смех, я тебя жалею, — ответила Таня.

— За жалость спасибо.

— Как звать тебя, скажи, — спросила у Серебрякова молодая девушка.

— Зачем, разве тебе не всё равно?

— Нет, скажешь, — в ту пору я тебе поклон передам, — с улыбкой промолвила Таня.

— От кого? — быстро спросил у ней Серебряков.

— Вперед ты скажи, как звать тебя по имени, по прозвищу, в ту пору и я скажу, кто шлет поклон.

— Имя мое Сергей, по прозвищу Серебряков.

— Сергей Серебряков! Господи!.. Так это ты, сердечный дружок княжны Натальи Платоновны?

— Разве ты знаешь княжну?

— Пора не знать! Она-то и шлет тебе свой поклон низкий. — Теперь я знаю, за что наш грозный князь тебя, доброго молодца, под замком держит.

— На поклоне тебе, красавица, большое спасибо. — Ну, твоя очередь сказать, кто ты и как спозналась с княжной?

— Изволь, скажу, хоть и не время теперь. — Татьяной меня зовут. Егор-приказчик и жена его призрели меня, убогую сиротинку, спаси их Бог за это. В Москве, слышь, недавно я гостила на княжьем дворе; княжна немало мне про тебя говорила.

— Скажи, пожалуйста, Танюша: где княжна, что она, неужели вышла замуж?

— Это за старика-то графа? Нет, не вышла, да и не выйдет. Тебя княжна любит. Теперь, говорят, что в Питере с отцом. Слышь, государыня вытребовала ее к себе на службу.

— Как, неужели? — удивился Серебряков.

— Да, да, отец нам про то сказывал. — Ну, прощай покуда, мне пора.

— Куда спешишь? Я так рад, так рад.

— Чему?

— А тому, Таня, что ты мне столько радостных слов сказала, спасибо тебе!..

— Покуда не за что. Вот тогда скажи спасибо, когда я придумаю помочь тебе.

— Ох, Таня, ничем помочь мне ты не можешь, — со вздохом промолвил заключенный офицер Серебряков.

— Кто знает, может, и помогу.

— Едва ли.

— А ты, господин офицер, не отчаивайся, — никто как Бог!

— Из заключения меня ведь ты не выпустишь?

— Давно бы выпустила, если бы это было в моей воле: сама я, барин, почитай, подневольная, что мне прикажут, то и делаю…

— Вот то-то же и есть.

— Меня самое названый отец ровно невольницу держит… выходу только в сад, да на двор. А за ворота ни-ни… ворота у нас и днем и ночью на замке, а ключи у отца, а через стену не перепрыгнешь, высока… так вот и сижу я в четырех стенах, ровно в монастыре каком, право!.. Ну, мне пора, завтра приду, жди!

— Одно только слово, Таня.

— Спрашивай, только скорее… боюсь, отец не хватился бы, ведь беда будет, да еще какая беда-то.

— Ты говоришь, меня княжна любит?

— Любит, любит.

— Что же, княжна о том сама тебе сказала?

— Известно сама, а то кто же? И чуден же ты, господин офицер, вот чуден, — молодая девушка весело засмеялась; она быстро спустилась с дерева и, никем не замеченная, направилась в свою горенку.

Несмотря на то, что в домике старого приказчика все давно спали, Таня не легла, а стала ходить по своей горнице, обдумывая, как бы ей помочь молодому офицеру и выручить его из неволи.

Сколько ни думала Таня, сколько ни ломала она свою голову, ничего придумать не могла.

Освободить Сергея Серебрякова было почти невозможно.

Пробраться в княжеский дом можно было не иначе, как сломать у входной двери два замка, внутренний и висячий. Сделать это Тане было невозможно. Да и сломать ли ей тяжелые замки, на это, не хватило бы у ней силы.

А хотелось доброй девушке помочь молодому офицеру, хотелось из неволи его выручить; знала Таня, что тем и княжне большую услугу окажет.

И после долгого размышления молодая девушка пришла к тому заключению, что необходимо выждать время, а теперь об освобождении офицера Серебрякова и думать было нечего.

«Придется выждать время… может, куда отец уедет,, а при нем и думать нечего об освобождении офицера. Хотелось бы ему помочь, да нечем; случая ждать надо. Рано ли, поздно ли, а все же из неволи я его выручу, во что бы то ни стало… Послала бы я княжне весточку о ее друге милом, да не с кем» — таким мечтам придавалась Таня, вернувшись из сада в свою горенку.

Старик-староста села Егорьевского — Пантелей вел у себя в избе вполголоса с мужиком Демьяном разговор.

Сидели они в горнице только вдвоем; дверь в сени старик Пантелей запер на крючок из предосторожности.

— Неужли, Демьян, царь-то, Петр Федорович, проявился? — тихо и как-то таинственно спросил староста Пантелей у своего соседа.

Избы Пантелея и Демьяна находились рядом, и оба эти мужика считались приятелями «по винной части», т. е. оба они крепко любили зелено вино; мужик Демьян был много моложе годами старосты Пантелея, но это не мешало им быть приятелями.

— Давно проявился, — также тихо ответил мужик Демьян.