Дмитрий Дмитриев - Золотой век

Молодой парень стоял спокойно. Он бесстрашно смотрел на Емельку Пугачева. Презрительная улыбка появилась на его губах, когда отец, показывая ему самозванца, сказал: кланяйся!

— Кому кланяться, батя?

— Как кому: его царскому величеству.

— Что ты, отец! Тут государя нет.

— А я кто, по-твоему? — сверкая злобным взглядом, крикнул Филимону Пугачев.

— Мятежник, самозванец.

Эти слова молодого парня были последними в его жизни.

В избе раздался выстрел, и бедняга Филимон, как-то странно взмахнув руками, грохнулся на пол: пуля угодила ему прямо в сердце.

Из маленькой раны на груди засочилась кровь.

Мертвенная бледность покрыла его лицо.

Это была жертва искупления за грех его отца.

— Государь! Мужичонка какой-то желает видеть твои пресветлые очи! — входя в дорогой раскинутый шатер самозванца Пугачева, проговорил ему один из его казаков-прислужников.

— Какой еще там мужичонка? — лениво потягиваясь на пуховике, грубо спросил только что проснувшийся Пугачев.

Лицо его от безмерного пьянства отекло и опухло; волосы на бороде и голове были взъерошены.

Поверх суконного казацкого кафтана красовалась голубая лента через плечо; кафтан был подпоясан парчовым кушаком, на ногах были широкие шаровары и невозможных размеров сапоги.

— Ну, пусть его войдет!

— Слушай, государь.

Казак-прислужник хотел было выйти из шатра, но Пугачев остановил его.

— Стой, дьявол, куда спешишь?.. Вперед дай мне квасу!

И, осушив залпом ковша два холодного кваса, самозванец поднялся с пуховика и сел на золотое кресло, добытое им в одной разоренной им усадьбе.

— Введи мужичонку! — крикнул он.

В шатер самозванца робко, дрожа всем телом, вошел знакомый нам егорьевский мужик Демьян, крепостной князя Полянского.

Казак, введший в шатер Демьяна, ткнул его в шею, проговорив:

— Преклонись пред его царским величеством!

Демьян растянулся во весь свой рост.

— Чей и откуда? — коротко спросил его самозванец.

— Из крепостных, из села Егорьевского, что под Казанью, — глотая слова, ответил Демьян.

— Та-ак. Зачем пожаловал?

— На службу к твоей царской милости.

— Беглый, что ль?

— Беглый, кормилец, беглый.

— Какой я тебе кормилец… я твой государь.

— Прости, не обессудь на моем убожестве!

Мужичонка Демьян опять растянулся перед самозванцем.

— Из-под Казани говоришь?

— Из-под Казани, царь-батюшка, из-под Казани прямехонько. Сбежал, житья не стало от приказчика, поедом ест проклятый, кровопивец наш… Жену и ребятишек махоньких оставил, сбежал.

— Что ж ты один-то? Тащил бы с собой и других: народ мне нужен.

— И другие наши мужички, батюшка, придут, с радостью придут на службу к твоему царскому величеству. Вот я пообживусь маленько, пойду за другими мужиками в наше село и их приведу. А то будет лучше, если твоя царская милость сам на село-то к нам пожалует.

— Что ж, можно, побываю. Пойду в город Казань в гости, и к вам на село зайду.

— Зайди, царь-батюшка, зайди. Усадьба у нас богатая, княжая, добрища там много всякого, а в хоромах-то князя, слышь, батюшка, наш приказчик-то какого-то важного человека в неволе держит, под замком, значит.

— Какого такого человека? И за что он под замок-то угодил?

— Вот чего не знаю, царь батюшка, не знаю, и врать не хочу.

— А как ваше село прозывается?

— Егорьевское, батюшка-царь, егорьевское, большое село, богатое.

— Ладно: по дороге, мол, в Казань и к вам зайду в село, мужики-то там подготовлены, что ли?

— Подготовлены, царь-батюшка, подготовлены: отчет Пафнутий у нас на селе-то был, слышу в избе у старосты про твою царскую милость рассказывал. Уж больно он тебя хвалил, царь-батюшка.

— Странника Пафнутия знаю; я его архиереем сделаю за его послугу. Тебя как звать-то?

— Демьянкой, царь-батюшка, Демьянкой.

— Жалую тебя к своей руке, преклонись и целуй, — величественно до смешного проговорил Емелька Пугачев, протягивая свою загрубелую, красную ручищу мужику Демьяну.

— Я решительно не понимаю, что у нас происходит? Беглого казака-раскольника принимают за императора Петра Федоровича… Этот самозванец угрожает спокойствию государства! — взволнованным голосом проговорил князь Платон Алексеевич Полянский, обращаясь к своей сестре, княжне Ирине Алексеевне и к дочери.

В этой главе мы застаем князя Полянского с его семьей опять в Москве.

Не долго прожил князь в Петербурге. Несмотря на милости, которые оказывала государыня императрица ему, а также и его дочери, князь Платон Алексеевич просил государыню дозволить ему жить в Москве.

Не мил ему был сырой, туманный Питер, в родную Москву тянуло его.

— Видно, князь, не по нраву пришлась вам наша столица, скучаете вы здесь? — с благосклонной улыбкой спросила у князя Полянского государыня.

— Не привык я к Питеру, ваше величество, или скорее, отвык от него. В Москву меня тянет, там есть у меня свой угол.

— Останавливать, князь, я вас не буду. Поезжайте, только жаль мне расстаться с вашей дочерью… Я к ней привыкла.

— Если прикажете, ваше величество, моя дочь здесь останется.

— Нет, зачем же… Я не хочу разлучать вас с вашей милой дочерью. Пусть она едет с вами. Но, я надеюсь, князь, вы будете временами отпускать дочь в Петербург.

— Когда прикажете, ваше величество. Я и моя дочь, мы всегда верные и преданные слуги вашему величеству, — с низким поклоном проговорил князь Полянский.

— Я это знаю, князь, спасибо! — государыня милостиво протянула князю Платону Алексеевичу свою руку, которую тот почтительно поцеловал.

С какою поспешностью собрался князь Полянский из Питера.

Хоть и не долго пробыл он в столице, но все же она, видно, успела ему насолить.

Частые приезды или визиты фаворита государыни Потемкина не нравились князю Платону Алексеевичу. От этих визитов князь старался отделаться.

От князя Платона Алексеевича не ускользнуло, что Потемкин ездит к нему неспроста.

«И зачем Потемкин ко мне повадился? Кажись, не больно ласково я встречаю и провожаю его… Как-то особенно посматривает он на Наташу… Тут что-нибудь да есть! Нет, надо ехать из Питера, и чем скорее, тем лучше», — и князь Полянский поторопился исполнить задуманное.

Он с семьей уехал в Москву, оставив свой роскошный дом под наблюдением крепостных.

Отъезд князя был большою неожиданностью для всех, а в особенности для Потемкина; он никак не ожидал, что князь Полянский уедет и увезет с собой Наташу. Для Потемкина видеть княжну, говорить с ней — стало насущной потребностью; красота княжны его пленила, очаровала.

Потемкин был просто вне себя, когда узнал, что Полянские покинули Петербург; он заперся в своем кабинете и никого не принимал; он в течение нескольких дней никуда не выходил и не выезжал, сказавшись больным.