Макс Галло - Нерон. Царство антихриста

Учитель посмотрел на жену, чья кровь толчками вытекала из разрезанных рук. Ему стало страшно, что их страдания окажутся невыносимыми друг для друга, и попросил перенести его в одну из комнат, где он хотел продиктовать Петру и Барину свои последние мысли.

Мне они неизвестны. Но скорее всего, сходны с теми, что содержатся в его письме ко мне.

В это время солдаты и вольноотпущенники суетились вокруг Паулины.

Гавий Сильван получил приказ Нерона спасти ее, поскольку лишняя смерть могла запятнать императора, испортить его триумф над заговорщиками и послужить славе Сенеки. Паулине перебинтовали руки и силой заставили выпить лекарства. Однако ее лицо и тело оставались мертвенно бледными. И когда я увидел ее, распростертую и недвижимую, с остановившимся взглядом, мне показалось, что, хотя тело ее и не умерло, жизнь из него ушла.

Жена не присутствовала при последних мгновениях жизни Сенеки.

Его агония была долгой. Казалось, смерть наслаждается своей победой.

Сенека медленно поднял руку и попросил врача дать ему приготовленный заранее яд, тот самый, что помогал умирать людям, приговоренным афинским судом. И вот теперь настой цикуты пришлось выпить моему учителю. Однако тело его не желало умирать, и чтобы поторопить его, он попросил положить его в горячую ванну, где наконец и умер.

Прощай, учитель, пастырь моих мыслей. Прощай, Сенека.

Я еще раз приходил в его римское жилище. Говорили, что Нерон положил на него глаз. Прошелся по аллее, по которой мы столько раз гуляли вместе. Остановился перед статуей Аполлона, свидетельницей наших бесед.

По Риму распространился слух, что на руинах разоблаченного заговора зрел другой: преторианцы, трибун Сибрий Флав и центурион Аспер намеревались, покончив с Нероном, устранить и самого Пизона, чтобы передать бразды правления империей Сенеке. Философ не имел ни малейшего отношения к преступлениям императора и, напротив, своей мудростью, стремлением к умеренности и милосердию, уважением к традициям вознес себя в ранг самых достойных мужей Рима, хотя ни о чем подобном он и не мечтал.

Нерон правил. А Сенека пытался давать ему советы, стараясь помешать развиться его дурным наклонностям, потому что хорошо знал необузданную и развращенную натуру молодого императора.

Нерон продолжал править, но теперь уже никто и ничто не могло положить предел его безумию.

Месть Нерона обошла меня стороной, хотя он знал — и его шпионы уж конечно напоминали ему, — что я был другом и учеником Сенеки.

В отличие от многих великих римлян я не просил его о пощаде. И не благодарил за смерть своих близких, как это делали многие богатые сограждане.

Убийства были столь массовыми, что повсюду в городе можно было видеть похоронные процессии. Дома казненных преторианцев украшались лавровыми ветками, как в дни военных побед. Домочадцы убитых делали вид, будто гордятся тем, что карающий меч императора пал на их друзей или родственников, выделив их семейство из числа прочих. Я видел, как эти перепуганные люди теснились у трона, чтобы поцеловать руку Нерона, как будто перед ними было божество.

Один консул даже выдвинул в сенате предложение построить храм бога Нерона. Но император отказался, зная, что такие почести воздаются лишь усопшим владыкам: он опасался, как бы этот храм не стал предзнаменованием его скорой смерти. Однако он согласился, чтобы апрель переименовали в «месяц Нерона», и освятил в храме Юпитера-мстителя кинжал, которым Сцевин намеревался убить его.

С презрительной улыбкой выслушивал он верноподданнические речи сенаторов, которым объявил о разгроме заговора и о том, что он убивал, лишь защищая себя и стараясь спасти империю.

А когда сенатор Юний Галлион, старший брат Сенеки, встал и со слезами на глазах стал умолять сохранить ему жизнь, и запятнал себя позором, обвинив своего младшего брата в том, что он желал смерти императору, Нерон покинул сенат, не дослушав труса.

То, что я был еще жив, удивляло меня.

Увидев трибуна Варена, командующего когортами германцев в преторианской гвардии Нерона, появившегося в вестибюле моего дома в Капуе, я подумал, что в обличии этого солдата в шлеме, ступавшего медленно, положив руку на рукоять меча, в мое жилище вошла смерть.

Кинжалы, чтобы вскрыть вены, и флаконы с ядом были у меня наготове. Мой управляющий, вольноотпущенник Нолис, моя возлюбленная Сала, тоже бывшая рабыня, и хирург-грек Синирас были рядом со мной. На их лицах читались страх и отчаяние.

Варен передал мне послание Нерона.

Император беспокоился о моем здоровье. Ибо какая иная причина могла побудить меня покинуть столицу, где я мог рассчитывать на дружеское расположение, которое он испытывал ко всем, кто ему верно служил? Нерон причислял к ним и меня. Он просит вернуться, как только это станет возможно. Он надеется, что я не заставлю его ждать.

Мне вспомнились слова Сенеки: если не можешь уничтожить тирана, то следует или бежать, или служить ему. И я вернулся в Рим, убежденный, что нахожусь под покровительством божества, которое удерживает меч тирана. Должно быть, одного из тех, которым Нерон почти ежедневно приносил жертвы.

Я вспомнил о Христе. Тех, кто верил в него, предали смерти. А может быть, это он защищал меня, в благодарность за мое возмущение и протест против мучений, которым тиран подверг его учеников? И я вознес ему молитву, не зная ни слов, с которыми следовало к нему обращаться, ни даров, которые следовало ему приносить.

С самого приезда я оценил сколь милостив ко мне император, глядя на ту жестокость, которая захлестнула столицу.

Детей приговоренных уничтожали вслед за родителями. В Риме на них была объявлена настоящая охота. Им перерезали горло, морили голодом, травили ядом, убивали вместе с рабами и учителями.

Я увидел город, стоящий на коленях, где похороны жертв сменялись благодарственными церемониями в храмах богов, благосклонных к Нерону. Он шествовал по Марсову полю, окруженный германскими гвардейцами. Входил в сенат, где требовал увековечить в изваяниях Тигеллина и Нерва, одного из его советников и самого бессовестного льстеца и доносчика. Он возблагодарил Натала за его признания, которые помогли разоблачить заговор, а также за то, что он разоблачил Сенеку как истинного вдохновителя интриг Пизона. Он щедро одарил Милиха, шпиона, которого стал называть «спасителем». И продолжал казнить тех, кому до сих пор удавалось ускользнуть от доносчиков и палачей.

Так было, например, с префектом преторианцев Фением Руфом. Взяв на себя роль доносчика и палача, он попытался скрыть свое участие в заговоре Пизона. Но когда обвиняемые — Сцевин и преторианцы — стали обличать его, он смешался и, обливаясь потом, затравленно смотрел вокруг. Нерон приказал заковать его в цепи.