Август Цесарец - Императорское королевство

— Кто спятил? — замахнулся ключами Бурмут. — Ты здесь был и ничего не слышал, ничего не видел? Он заколол себя и даже голоса не подал, как у мухи крылышки оборвал! Горазд ты разговаривать через глазок камеры. Ворюга, ты же все слышал да еще и радовался, наверное.

Но ведь все это произошло до того, как сюда пришел Дроб! И он решил защищаться.

— Я был во дворе!

— А он как раз со двора притащил веревку, — вмешался вдруг все время молчавший Фонарщик. — Я видел, и вы должны были видеть, вы же там были.

— Где там? Откуда мне знать, для чего он отрезал веревку!

— Все это глупости! — не выдержал Рашула и решил прекратить спор. — Все знаем, какой тихоня был Мутавац, и умер он тихо! Да и вы, папашка, постоянно твердили, что ему нельзя оставаться одному, потому что может решить себя жизни. А сегодня он оказался один, ни вы, ни мы не можем ходить за ним по пятам!

— Ну, что я говорил! Недоставало еще меня обвинить! — нахмурился Бурмут, чувствуя и свою вину. — Ну довольно, хватит болтовни, мы здесь не комиссия. Марш в свои камеры! Полиция скоро придет, порядок должен быть!

Он энергично разгоняет всех, а заодно и охранников. И те, и другие расходятся. Мачек вдруг вспомнил, что забыл во дворе шахматы, а Рашула, все еще надеясь, что Бурмут после своей смены разыщет Зору, напоминает Бурмуту, что вечером ждет его в своей одиночке. Отпустив Мачека, Бурмут до его возвращения оставил камеру писарей незапертой, а сам пошел отпереть камеру Рашулы и заодно засадить под замок Дроба, камера которого как раз напротив одиночки Рашулы.

Не успели они втроем дойти до этой камеры, как в коридор ввалился начальник тюрьмы.

— Где этот бедняга? — спросил он, озираясь.

Бурмут, оставив Рашулу и Дроба, подбежал к нему и принялся было открывать дверь в канцелярию.

— Нет, не надо! — остановил его испуганный начальник; он уже заглянул в смотровое оконце и разглядел там скорченный труп. — Только зажгите лампу внутри, чтобы было светло, когда придет полиция и судебные чиновники. Я сейчас иду в суд, а здесь должен быть порядок, господин Бурмут, порядок и спокойствие!

— Порядок и спокойствие! — ворчит Бурмут, когда начальник вышел. — Смотри-ка ты на него! Чья бы корова мычала!

Потом он возвращается, чтобы отпереть одиночку Рашуле, которого приплевшиеся минуту назад в коридор Наполеон и Фонарщик уже обступили. Пришли клянчить свой сексер. Наполеон требует даже крону по той причине, что Рашула во дворе пнул его ногой прямо в ухо, так что у него, наверное, лопнула барабанная перепонка. А Рашула, пожалуй, не забыл, как натравливал его против Мутавца; но он никому об этом не скажет, если получит крону. Недомерок-хитрец вымогает, но Рашула, всучив два сексера, отвязался от него.

— Вы что здесь торгуетесь? — их-то Бурмут углядел, но не приметил, как Мачек возвратился в свою камеру. — Марш! — гонит он Наполеона, а Фонарщику приказывает наладить и зажечь лампу в канцелярии.

Наконец камера Рашулы отперта. В коридоре остается один Дроб, требует, чтобы ему разрешили сменить в камере воду, но постоянно держит ухо востро, чтобы не получить ключами по затылку. Ему, видите ли, надо помыться после карцера.

Скорее всего Бурмут не разрешил бы, но тут в коридоре появились два заключенных, только что вернувшихся с работ в городе. Один из них был как раз из камеры Дроба.

— А ну, — толкнул он Дроба в спину, — смой с себя погань! Только быстро.

Дроб побежал, а Бурмут заглянул в камеру Рашулы, который его позвал.

— Что тебе? Знаю, жердь свою захотел иметь при себе! Вот чертяка, неужто тебя и близость покойника не смущает? Смеешься, доволен, ха! Ты этого и добивался!

— Что вы, папашка! Я этого и в мыслях не держал! — Рашула принялся раскачивать бедрами в такт вальса, мелодия которого доносилась снаружи. — Пусть об этом думает его веселая вдова!

— Ты, значит, не думаешь? А Мутавац, говоришь, сбежал! Все ты знал наперед, хитрец! Но и я не лыком шит.

— Только не говорите больше таких глупостей при других! — огрызнулся Рашула. — Утром наговорили чепухи Юришичу, будто я желаю видеть Мутавца в одиночке! Кое-кого другого я желаю видеть в своей камере, вы это прекрасно знаете, потому и позвал вас.

Рашула посерьезнел. Он должен сегодня ночью увидеться здесь с женой. Бурмуту не удалось с ней встретиться, да и сейчас у него нет времени, надо дождаться следственной комиссии. Так пусть сходит к Зоре кто-то другой, охранник, например. Каждая минута дорога. Он заплатит и Бурмуту и охраннику. В подтверждение позвенел в кармане серебром.

Бурмут прислушивается к этой серебряной песенке, уж очень она привлекательна, чтобы с кем-то делиться ее чарующими звуками. Конечно, он мог бы послать охранника, договориться нетрудно, но сейчас ему некогда его разыскивать. Как только все закончится здесь, он сам пойдет в город.

— Но будет поздно, Зора может уйти!

— Сын у меня полицейский, он найдет, — успокаивает его Бурмут и поспешно выскальзывает в коридор, чтобы не поддаться на уговоры.

А в коридоре его уже выкликал Наполеон, который вместо Фонарщика принес зажженную лампу для канцелярии. Скверно было на душе у Рашулы. Внизу ударил колокол. Шесть часов вечера. Дома ли еще Зора, и в Загребе ли она вообще?

Бурмут отпер канцелярию. Он только что орал на Дроба, что тот не ушел с водой к себе в камеру, а задумал мыться у водопроводного крана. Величественно, с ненаписанным манифестом в коридор выходит Петкович. Смотри-ка, в коридоре с зажженными светильниками стоит почетный караул! С улыбкой он направляется к своей камере.

— Ну давай, вноси лампу! — Бурмут дал тычка коротышке, а сам с интересом стал наблюдать за Петковичем. — А ты, Рашула, прибери бумаги на столе, валяются как попало. Порядок должен быть!

— Господин Бурмут, мы привели к вам этого беднягу, можем быть свободны? — шепотом докладывают охранники, сопровождавшие Петковича, а сами заглядывают в канцелярию, глазеют на мертвого Мутавца. — Эх, как он шлепнулся!

— Прекратить! — рявкнул Бурмут, увидев, как хихикающий Рашула пихает Наполеона прямо на труп Мутавца. — Смирно! Вот погодите, я здесь наведу порядок! А ты что пялишь глаза? Где болтался до сих пор?

Это относилось к Юришичу, который стремительно, опередив охранников, подошел сюда и, окаменев, не отрываясь, смотрел на труп через широко раскрытую дверь.

В дальнем углу канцелярии, касаясь боком стены, подогнув колени, прижимаясь лбом к полу, словно кланяясь всем до земли, лежал Мутавац — ворох костей, прикрытых одеждой. Остро выпирает под пиджаком горб, угол изгиба спины кажется еще более острым. На шее у него веревочная петля, а на конце смоченной в крови веревки — крюк, кровь красной каемкой разлилась вокруг тела Мутавца. В этом обрамлении, в сведенной судорогой руке возле самой головы зажата картинка с изображением богоматери, а чуть подальше на полу лежит окровавленный нож. Лица не видно, приросло к полу бородой, как корнями, в минуту смерти это лицо словно хотело скрыться от людей, от их взглядов.