Август Цесарец - Золотой юноша и его жертвы

— Подождите, и я иду за вами, вы от меня не убежите! Краль! — крикнул он, стоя на берегу. — Вы знаете, у меня нет сапог, дайте же мне деньги!

Теперь над водой маячил лишь неясный силуэт Краля. Еще минуту назад было слышно, как под его ногами хлюпает вода, видны были и волны, сейчас можно было уловить, как стучат по воде капли дождя, да заметить расходящиеся от них мелкие, пересекающиеся круги. Доносился и смех; это Краль, зайдя уже далеко, обернулся, и, возможно, ветер принес сюда его ясно различимые слова:

— Хе-хе-хе, что, передумали? Мать вашу, вы могли меня за сотню динаров убить!

— Да я могу вас, — откликнулся Панкрац, — и там! — и хотел еще добавить, но передумал; теперь он весь превратился в зрение.

Словно зачарованное, таинственное зеркало, серое, как омертвевшая роговица, призрачное, как смех мертвеца, поблескивала водная гладь, и чем дальше по ней шагал Краль, тем больше становился похожим на черное подвижное пятно, словно по зеркалу ползла большая черная муха. Было ясно, что о канале он забыл, наверное, уже давно там не был, но не вспомнит ли о нем в нужный момент? Да или нет? Панкрац напряженно выжидал, была минута, когда и он усомнился, не ошибся ли сам, может, там нет никакого канала.

А потом вдруг Краль вскрикнул, и с этим криком как бы приблизился другой берег, а за ним и черная роща, а может, берег сам придвинулся и притянул его к себе, на сушу, набросив на него свой черный флер?

Нет, ясно: Краль набрел на канал, забарахтался в воде, крикнул, но крик его заглушили дождь и ветер. Через минуту уже не было слышно ни завывания ветра, ни шума дождя, а водная гладь выглядела чистой и пустынной, словно на ней никогда никого не было.

Может, и в самом деле не было, или нет: Краль еще вынырнет, спасется и потом с ним не оберешься хлопот.

Панкрац так испугался, что, напрягши зрение, стал искать то место на воде, где скрылся Краль. Потеряв его окончательно, он продолжал всматриваться и дальше, но по-прежнему все оставалось спокойным, пустым и безлюдным; еще минуту назад пятно — все, что осталось от Краля, — исчезло с поверхности воды так, как исчезают пятна с зеркала, когда их протрешь тряпкой. Краль не показался, он, конечно, лежал на дне, и вода его плотно накрыла, точно огромной и тяжелой свинцовой крышкой.

Всего-то из-за сотни динаров и обычного тщеславия — вот, мол, какой я парень, и вот, мол, какие у меня сапоги! Но, судя по его последнему восклицанию, не пошел ли он в воду еще и потому, что боялся, как бы здесь, на суше, Панкрац не убил его? Ха-ха-ха, — не мог тихо не засмеяться Панкрац, — боясь быть убитым, он не вернулся назад к Смуджу! Спасаясь от смерти, попал прямо к ней в лапы, попал, можно сказать, сам! Сам или по вине другого — кто может уличить виновника?

Рассуждая так, Панкрац все же быстро огляделся, желая убедиться, не идет ли и не следит ли кто за ним. Всюду было темно и безлюдно; только далеко на пригорке, в селе лаяли собаки, поблизости же, на кладбище, были мертвые! Правда, там — что же там было? Ах да, огромный крест, который, неслышимый здесь, трясся и скрипел на ветру, плакал под дождем, но что за странный вид был у него? Покосившийся, с распростертым и соединенным наверху треугольником верхних перекладин, он напоминал силуэт человека, склонившегося и в отчаянии обхватившего руками голову; он стонет и плачет — над кем?

Волна печали нахлынула на Панкраца и убежала, сменившись улыбкой: всего лишь крест, глупый, деревянный, источенный червями крест!

Ха-ха, да здравствует республика — в грязи, и прощай, Ценек номер два! Тебя могут найти, и вскоре, если повезет, ты окажешься там, наверху! — то ли подумал, то ли шепотом произнес Панкрац, переводя взгляд с воды на кладбище, и быстро зашагал по дороге.

В самом деле, кто и за что его может упрекнуть, где свидетели? С Кралем его видел только шваб, но пока Краля найдут, тот уже будет бог весть где! Если же утром он и разболтает крестьянам о своей ночной встрече с ним и Кралем, — в чем они смогут его обвинить, если шваб не видел, куда он направился потом, от церкви, и если на Крале не обнаружат никаких следов насилия? Впрочем, — Панкрац посмотрел на пригорок: нет ли там фургона шваба, но все было темно, — этого шваба, чтобы не болтал, можно еще до наступления утра убрать отсюда! Правда, не возникнут ли именно тогда самые серьезные подозрения?

К черту шваба с его пустой болтовней! — гнал от себя Панкрац подобные мысли, пытаясь сосредоточиться на том, как Смуджи воспримут известие о смерти Краля и что он сам от этого выигрывает.

Ха-ха, Краль, правда, был ему нужен, чтобы в случае необходимости припугнуть Смуджей, вытянув из них побольше денег! В сущности, сделать это он мог и без него, сейчас же самым важным было решить вопрос с завещанием, а тут смерть Краля может быть как нельзя кстати! За нее-то Смуджи должны ему заплатить! Должны, но не станут ли они, напротив, шантажировать его этой смертью, как до сих пор поступал он сам, используя смерть Ценека? Пусть только попробуют! — пригрозил Панкрац; впрочем, тут же и успокоился; сделать это могла одна Мица, а при ней он вообще не будет ничего говорить о гибели Краля; он все решит со стариками и с Йошко.

Да, можно считать, что завещание, отвечающее его интересам, уже написано! И это все? Нет, он избавился от главного свидетеля, который мог его подвести под суд, да и под тюрьму; не менее, а может, и более важно — он освободился от человека, который уже и ему стал угрожать!

Ха-ха-ха, пусть ему Смуджи, — Панкрац посмотрел на себя, — заплатят за брюки, которые из-за них, только из-за них он испортил по этой грязи! Пусть они попридержат деньги якобы за его неоплаченный вексель или за мнимый проигрыш в карты, но за брюки должны вернуть! Конечно, он их сам отчистит, а деньги пригодятся для загородной поездки с девушкой, вокруг которой он уже несколько дней настойчиво, но безуспешно увивается, до сих пор даже обещание жениться не помогло ему лишить ее невинности!

Та-а-та, та-а-а! Должен же он ее добиться! Все должно быть! — замурлыкал он себе под нос и стал перебирать ногами в ритме шимми, но внезапно остановился. Он уже подошел ко двору Смуджей и здесь, за примыкающим к нему сливовым садом, в свете, падавшем из окна кухни, заметил автомобиль. Наверное, вернулся Йошко; где-то он теперь его с нетерпением ожидал, но ведь с ним мог быть и доктор?

Не желая, чтобы тот его увидел в столь поздний час, да еще перепачканного (к тому же было бы неблагоразумно показываться в таком виде перед Сережей), Панкрац обошел дом и уже хотел постучать в окно спальни деда и бабки. Правда, окно было темным, но кто-то из них, возможно, все же не спал. Если это так, то, постучав, не вызовет ли он переполох? Раздосадованный, он прокрался с передней стороны дома во двор, осторожно приблизился к полуоткрытому кухонному окну и прислушался. Внутри действительно были Йошко и доктор. В эту минуту они чокались рюмками и обсуждали действие каких-то лекарств для старого Смуджа. К счастью, доктор сидел спиной к окну, и, улучив удобный момент, когда не мог выдать ни себя, ни Йошко, Панкрац показался в окне, подал знак Йошко молчать и впустить его в дом. Йошко, извинившись перед доктором, вышел и, открыв дверь, хотел тут же о чем-то спросить. Но Панкрац зажал ему рукой рот и, пройдя по коридору мимо закрытой кухни и чулана, где спали Мица и Сережа, тихо прошмыгнул в комнату к еще бодрствующим деду и бабке. Вскоре на бабкин крик пришел Йошко. Чуть не увязался за ним и доктор, но Йошко снова перед ним извинился, сославшись на какие-то дела, которые он должен до отъезда обсудить с матерью.