Сэмюэл Блэк - Дарующие Смерть, Коварство и Любовь

— По-моему, он исключительно одаренный художник, но высокомерный, задиристый и в целом малоприятный молодой человек.

— A-а, понятно, — протянул я, решив, что лучше замять эту тему, и пробежал взглядом по фланирующим гостям. — А где, кстати, Доротея?

— Не знаю, — ответил Леонардо. — Я и сам только что подумал о ней.

И тогда я вдруг увидел, как она медленно проходит через расступающуюся толпу. Глаза всех гостей невольно провожали взглядами ее изумительную фигуру, затянутую в голубое, расшитое серебром платье, и более того — что казалось мне невозможным всего пару часов тому назад, внезапно произошло: с непринужденной естественностью, подарившей приятную, парализующую слабость.

— Mamma mia! [41] Мамочки! (итал.) — простонал я.

Леонардо нахмурился.

На полу — лужа урины. На полу — брызги крови. На полу — два пальца и одно ухо.

Рамиро да Лорка прикован цепями к стене. Обнаженный толстяк. Белокожий и волосатый. Кричащий, окровавленный и возносящий молитвы.

— А я и не догадывался, Рамиро, что вы так религиозны. Микелотто, вы знали, что наш Рамиро религиозен?

Микелотто, отрицательно покачав головой, добавил:

— Хотя я знал, что он развлекался с мальчиками.

Я расхохотался:

— Он… да уж правда ли? Ах, наш великан дьявольски развратен! Всего два пальчика и ушко, а вы уже признались почти во всех грехах.

— Во всех! — заорал он. — Я признался ВО ВСЕМ! Чего еще вы хотите от меня?

— Зачем же так кричать? — тихо спросил я. — В отличие от вас, у меня еще есть уши. — И, убрав улыбку, заметил: — Но все-таки у меня возникло ощущение, что вы забыли о какой-то малости.

— НЕТ! — завопил Рамиро, глянул на меня и тут же засипел дрожащим голосом: — Нет, клянусь вам, мой господин. Я рассказал вам все.

— Гм-м… давайте-ка припомним ваши признания, ладно? Итак, вы сообщили, что вступили в сговор с Вителлодзо и Оливеротто. Что вы строили козни против меня…

— Да. Да, я виноват. И очень сожалею.

— Я прощаю вас, Рамиро.

Он уставился на меня с открытым ртом и вытаращенными глазами:

— Вы… вы… п-п-прощаете меня?

Я развел руками:

— Да, а почему бы и нет? Я милосерден. У нас нынче рождественские праздники. Вы сказали, что раскаялись. Поэтому я готов отпустить вас.

Я посмотрел ему в глаза — надежда боролась с неверием. Надежда победила.

— Освободите его, Микелотто.

Тот направился к узнику.

— О, благодарю вас, благодарю вас, мой господин!

— Нет, погодите-ка, — воскликнул я. Микелотто остановился. Рамиро замер. — Я только что вспомнил кое-что, — произнес я. — Кое-что неприятное. Когда вы сопровождали донну Лукрецию в Феррару… В прошлом январе… вы помните?

— М-м-мой господин?

— ВЫ ПОМНИТЕ?

Рамиро судорожно вздохнул. Его губы затряслись:

— Д-д-да, мой господин.

— Ладно, — произнес я с мягкой кротостью. — Хорошо. Тогда, вероятно, вы также вспомните, что говорили донне Лукреции. В один из вечеров вашего путешествия. Какие-то оскорбительные слова… ставившие под сомнение ее честь.

— Мой господин, я не понимаю, о ч-ч-чем вы…

Я ударил Рамиро в его большое жирное брюхо. Вся его плоть с мышцами и органами всколыхнулась, как квашня. Он с трудом перевел дух. Его голова ударилась о стену. Он застонал от боли. Глаза его закатились.

Я бросил взгляд на мою перчатку из белой лайки, испачканную потом и кровью, стащил ее с руки и бросил на пол.

— Мне известно, Рамиро, что вы говорили. Там присутствовало много свидетелей. Но я хочу, чтобы ВЫ САМИ сказали мне. Сказали мне те самые слова, которыми оскорбили мою сестру.

— Я не могу… не могу вспомнить… — пробормотал он, покачав жирной головой.

— Отрежьте ему член, — велел я Микелотто. — Он такой крохотный, что вряд ли Рамиро будет по нему скучать.

— Не-е-ет! НЕТ, УМОЛЯЮ!

— Говорите, придурок, что вы сказали моей сестре.

— Я сказал… сказал… э-э…

Я кивнул Микелотто. Тот оттянул член Рамиро и резанул по нему бритвой. Кровь брызнула фонтаном. Я смахнул красные капли с моего камзола. Член валялся на полу — белым червяком, сочащимся кровавой спермой.

Рамиро завопил, забился головой об стену. Из его рта заструился алый ручеек — идиот прикусил язык.

— Не стоит терзать себе язык, Рамиро. Он единственный интересует меня в вашей персоне.

Рамиро пролепетал какой-то бред. Рамиро закричал. Рамиро заплакал. Рамиро начал молиться.

Летели мгновения. Минуты.

— Молчать, — приказал я.

Рамиро захлопнул рот. Рамиро всхлипнул и зарыдал. Из его носа заструились кровавые сопли.

— Я сказал — МОЛЧАТЬ! Мне пора идти на празднество. Вы попусту тратите мое время. Говорите немедленно, что вы сказали донне Лукреции, или Микелотто выбьет вам все зубы, чтобы вы перестали кусать ваш поганый язык.

Рамиро признался.

— Отлично, — сказал я и подал знак Микелотто.

Тот взял клещи и направился к нашему предателю.

Проклятье! Мой хитроумный план по привлечению мужского внимания в бальном зале испортили полуобнаженные римские куртизанки Чезаре. Но тем не менее все прошло не так уж плохо. Я подметила вспышку былого вожделения в глазах Никколо, когда мы встретились, и породила длинную очередь мужчин, жаждущих со мной потанцевать. Увы, мне толком не удалось понять выражение лица Леонардо. Он выглядел каким-то… встревоженным?

Между танцами я выпила вина, но не слишком много. В легкой, шутливой манере кокетничала с Никколо и с милой улыбкой болтала с Леонардо, нежно касаясь его руки. Но всякий раз меня прерывал голос кавалера, умолявшего осчастливить его следующим танцем, и я пожимала плечами, глядя на Леонардо и всем своим видом говоря: «Ну что тут поделаешь?» А сам Леонардо так пока и не пригласил меня танцевать. Он просто стоял в уголке, беседуя с Никколо. Неужели он оробел? Может, мне самой пригласить его? Или предложить ему выпить еще вина?

По окончании очередного танца я опять направилась к моим друзьям. Никколо — уже в стельку пьяный, могу сказать — схватил три кубка с подноса проходящего слуги. Я предложила тост за празднества, и мы все залпом выпили до дна. Три новых кубка — и теперь Никколо провозгласил тост: за прекрасный пол. Мы вновь осушили бокалы. Настал черед Леонардо. Он предложил тост за меня. Никколо восторженно поддержал его. Я слегка покраснела; мы все уже изрядно опьянели. Леонардо неотрывно смотрел на меня; наши взгляды скрестились. Началась новая мелодия; я взяла его за руки и игриво спросила:

— Не хотите ли вы пригласить меня на танец?

На полу — пара испорченных перчаток. На полу — член и три моляра. На полу — дерьмо и моча, сопли и рвота. И кровь — повсюду кровь.

Рамиро перестал кричать. Издавал лишь тихие стоны — подвывал, словно ветер в каминной трубе. Его глаза помутнели. Он весь перенесся в царство боли.