Сэмюэл Блэк - Дарующие Смерть, Коварство и Любовь

Внутри одно барахло. Шелковые мантии и меховые плащи. Пара расплющенных шляп. Дурацкие бархатные занавеси. И множество карнавальных масок.

Я вспомнил — подарок прислала Изабелла д’Эсте. Маркиза Мантуи приветствовала герцога Валентинуа — после его триумфальной победы в Сенигаллии. 1 января 1503 года… Прошло меньше двух лет.

В то время я не придавал значения столь мелкой победе. Полагал, что это только начало… Но сейчас, оглядываясь назад, сознаю, что это был зенит моей славы. Та самая горная вершина.

Я вытащил маски, разложил их на холодном каменном полу. На меня смотрело множество белых лиц. Веселые или печальные, злые или добрые — все они белые, мертвые маски.

Я видел Вителлодзо. Видел Оливеротто. Видел Донну Паоло. Я видел предателя Рамиро. Видел Джованни.

Я окинул взглядом все эти личины… и вот узрел мою собственную. Вот она… моя маска смерти.

Я закрыл лицо новой маской. Представил, что уже умер, что меня забыли. Я затаил дыхание. Слушал дыхание Бога.

ОН извечно среди нас. ОН вечен, а я сгнию и исчезну…

Какие же чувства я испытывал? Взгляд в зеркало — в мои собственные глаза. Что же я видел? Страх и отвращение. Ненависть и гнев. ОТКРЫТЫЙ ВЫЗОВ.

Я сорвал маску с лица и швырнул ее в бойницу. Посмотрел, как она летит, подобно белому соколу. Следил, как она падала, тускло поблескивая и исчезая в серой бездне.

Плевать мне на призраков. Плевать на судьбу. Плевать на тебя, Фортуна. Плевать на удачу. И плевать на Тебя, Бог… я еще не умер.

Мне не спалось. Дождь барабанил по крыше, через щели в ставнях мелькали вспышки молний (их блики играли в изножье моей кровати, на занавешенном мольберте, на пустой птичьей клетке с открытой дверцей) с призрачной назойливостью. «Вот, что от тебя осталось, — казалось, вещала гроза. — Вот какова твоя жизнь. Взгляни на нее… взгляни на себя».

Да, мне не спалось, но я ощущал себя спящим человеком. Громовые раскаты грохотали, точно скатывающиеся по ступеням громадные бочки, потоки дождевой воды струились по стенам моей спальни. Когда гроза закончится, надо будет нанять строителя, чтобы заделал дыры в крыше. Из-под кровати доносились завывания перепуганной кошки. Я попытался успокоить ее, опустил руку, чтобы погладить по макушке, но она лишь зашипела и заползла дальше в темный угол.

Я решил встать и чем-нибудь заняться. Зажег светильник. Выпил воды. Захватив лампу, вышел в большую мастерскую и, забравшись на помост, принялся разглядывать детали закрепленного на стене эскиза. Насколько я мог заметить, здесь струям дождевой воды не удалось размыть очертания изображенной на бумаге картины. Я присмотрелся к центральной батальной сцене — искаженные страданиями лица, застывшие в полете лошадиные копыта, — а потом спустился с помоста. В уме я уже закончил заказанную картину. После завершения этого эскиза я собирался перенести его на стену Большого зала, создать там героическую фреску, способную пережить века, вдохновляя городские власти примером славного прошлого Флоренции. Однако такой труд казался мне бессмысленным и скучным занятием — ведь перед тем как начать, мне придется еще жутко долго заниматься зачисткой огромной стены.

Благородное отражение, рабское исполнение…

Я накинул подаренный мне герцогом Валентинуа меховой плащ, погасил лампу и направился к уличной двери. Мне пришлось поднатужиться, чтобы открыть ее, но за мной она захлопнулась с такой дикой силой, что едва не прищемила мне пальцы. Я запер дверь и, затаив дыхание, повернулся к разъярившейся грозовой стихии. В бок мне задувал штормовой ветер, он ревел в ушах, мешал дышать и выжимал из глаз слезы. Моя одежда промокла еще до того, как я пересек площадь. Под ногами струились извилистые дождевые ручьи, замедляющиеся слева и убыстряющиеся справа. Каким-то образом мне удалось преодолеть эти бурные черные потоки и добраться до речного берега.

Там никого не было — ни проституток, ни воров, ни ночной стражи. Гроза очистила город от любых опасностей. Крепко держась за ствол дерева, я вглядывался в темные воды Арно, которые бурлили и вскипали океанскими волнами. Прерывистые вспышки молний позволили мне увидеть, как вздымаются валы, сливаясь в форму диковинной колокольни. Я видел, как они рассыпаются в пенных брызгах и вновь взмывают на невиданную высоту. У меня перехватило дыхание. Такой потрясающей красоты мне еще наблюдать не приходилось. Изображенная мной баталия вдруг показалась мне ничтожной и бессмысленной. Вот она, истинная ярость первобытной стихии. Природа возвышается над человеческим родом. И именно ее должен я покорить, именно ей бросить вызов.

Озариться блистающим светом… взглянуть в глаза Богу…

Вдоволь налюбовавшись на бушующую реку, я устремился в обратный путь, с трудом преодолевая неистовый натиск грозового ливня, и, добравшись в итоге до дома, с облегчением распахнул дверь в спасительный приют. Я запер грозу на улице и с благодарностью вдохнул безмятежный сухой воздух. Должно быть, я сошел с ума. Какой дурак пойдет гулять в такую жуткую ночь? Но впервые за много лет я почувствовал себя необычайно оживленным и бодрым.

К рассвету гроза начала стихать, мое сердце наконец успокоилось, и я уснул. Впервые после той зимы в Имоле мне приснилось, что я летаю. Странно, каким реальным бывает это ощущение. Я чувствовал дыхание ветра под моими крыльями. Я видел пролетающую подо мной тень моего же распростертого тела, она плыла над озерами и лугами.

Около полудня наша карета прикатила в Рильоне. Мы спустились на землю, и нас встретил капитан Гуидиччи. Он выглядел не таким дружелюбным, как в нашу первую встречу — больше года тому назад, — после того как медоточивые речи Леонардо побудили его одобрить проект Арно. Теперь наши планы рухнули. А капитан, должно быть, считал нас шарлатанами; наверняка он был уверен, что мы были виноваты во всех тех разрушениях и безумном хаосе, что породила затопленная водой равнина. С натянутым видом он показал нам разрушенные плотины, размытые рвы и затопленные фермы. Ему не пришлось упоминать о вздувшихся плавающих трупах или о мрачных солдатах, которым приходилось на наших глазах вылавливать их и оттаскивать на носилках.

Леонардо безмолвствовал. Казалось, он все еще не оправился от потрясения. Он не вымолвил ни слова с тех пор, как я сообщил ему — с момента нашего спешного выезда из Флоренции нынче утром, — что в этом наводнении погибли восемьдесят человек. Люди находились в лодках, охранявших каналы от пизанцев.

Я сказал капитану Гуидиччи то же самое, что говорил Леонардо, пока мы ехали сюда. Это не наша вина. Мы дали ясные и точные рекомендации, но их не выполнили. Капитан Гуидиччи выглядел смущенным; он не выдвинул никаких возражений. Мы спустились к реке, наши башмаки и штаны быстро пропитались вонючей жидкой грязью, и Леонардо, исследуя разрушенные каналы, бурчал себе под нос: