Олег Ерохин - Гладиаторы

— Надо узнать, что от меня нужно Августе…

Затем Паллант благодарно кивнул Нарциссу и, развернувшись, пошел в сторону, откуда появился. Нарцисс, немного подождав, заторопился к выходу из дворца. Мессалины, Ливии и Марка не было видно — они уже покинули вестибул.

На ступенях парадной дворцовой лестницы двумя рядами стояли преторианцы — они стояли напротив друг друга, так что все, входящие и выходящие из дворца, проходили по коридору между ними. Вот по этому коридору и пошли Мессалина, Ливня и Марк, а в конце его Августа увидела преторианского трибуна — того самого, который осмелился увести из ее покоев Марка…

Было ясно, что как только Марк подойдет достаточно близко к преторианскому трибуну, тот узнает его — могучую фигуру Марка и его высокий рост, необычный для женщины, невозможно было скрыть под тонкой паллой, а то, что Марк кутал лицо, только бы усилило подозрительность преторианского трибуна. Мессалину новое препятствие не на шутку разозлило: надо же, пройти столько коридоров и столько караулов только для того, чтобы быть остановленными на ступеньках дворца! Это было возмутительно. Почернев лицом, Мессалина пошла прямо на преторианского трибуна.

Преторианский трибун (а звали его Валерий Непот) при виде разъяренной Августы прикусил язык, едва не пущенный в ход: в закутанной фигуре он узнал человека, препровожденного им самим совсем недавно в эргастул, и хотел уже отдать приказ преторианцам… Какой? Он не успел подумать. Лицо Августы предостерегало от поспешных действий — Валерий Непот вдруг решил, что, уличив беглеца, он наживет себе смертельного врага в лице императрицы, но не приобретет надежного друга в лице Палланта.

Трибун посторонился, пропуская Мессалину и ее свиту, и Августа гордо прошла мимо него, не удостоив его даже благодарного взгляда.

У основания парадной лестницы императорского дворца рядом с разнообразными носилками стояли во множестве рабы, дожидавшиеся своих хозяев. Мессалина, Нарцисс и Марк проскользнули меж этих рабов с носилками и смешались с толпой, из которой они вынырнули в переулке, отходившем от дворцовой площади. Здесь их нагнал Нарцисс.

Я сказал Палланту, что ты, госпожа, будешь ждать его в Нефритовом зале, — сообщил Нарцисс.

— Но в нефритовом зале меня не будет! — удивилась Мессалина. — Так ведь?

— Конечно, госпожа! Я сказал ему это только для того, чтобы отвлечь его от созерцания вестибула, — иначе он мог бы заметить вас… А сейчас давай решим, где нам раба твоего спрятать. По-моему, надежнее всего в моем доме: думаю, никто не узнает, что я помогал тебе, и у меня его не будут искать.

Мессалина задумалась. Она, собственно говоря, спасала не Марка, а возможность удовлетворять собственную похоть, так что предложение Палланта ей мало подходило: ей было проще посещать Марка в своем старом доме, чем в доме Нарцисса, собираясь куда ей пришлось бы всякий раз выдумывать предлог. Если краюха хлеба спасена от чужих откусываний, то это еще не значит, что, мучаясь голодом, ее надо прятать в чулан, где она бы со временем зачерствела. Мессалина нахмурилась.

— Ну уж нет! Марк будет жить у меня — так лучше… Кстати, он не раб, а свободнорожденный римлянин — он только вынужден пока скрываться… Когда-нибудь я расскажу тебе все подробнее.

— Да будет так, божественная! — Нарцисс поклонился. — И еще: мы должны решить, что делать с твоей воспитанницей, с Ливией. Тюремщику из эргастула удалось выжить, и он, конечно же, хорошо запомнил ее: в своем докладе Палланту он наверняка ее опишет, и Паллант сразу же догадается, кто спас твоего Марка. Паллант может допросить ее (получив на это разрешение императора) и выйти на меня, что мне не хотелось бы. Кроме того, Паллант может возненавидеть это юное создание и, быть может, попытается ей отомстить, что тоже нехорошо…

— Не пойму, к чему ты клонишь, Нарцисс, — проговорила Мессалина.

— Я хочу сказать этим, что Ливию тоже надо бы удалить из дворца.

— Ладно. Ее я тоже возьму в свой старый дом. Что еще? — Мессалине стала надоедать демонстрация Нарциссом своей предусмотрительности.

— И еще, госпожа, я хотел бы попросить тебя назначить время и место, где бы мы могли встретиться в следующий раз — ведь ты, конечно же, не хочешь, чтобы Паллант, оставаясь у власти, и далее так пренебрежительно относился к тебе…

— Жди мою рабыню Хригору — она все скажет, — ответила Мессалина. — Прощай!

Нарцисс поклонился, поклонился еще раз и отошел.

Паллант до самой ночи ждал Мессалину в Нефритовом зале. Августа так и не появилась в указанном ей самою месте, что его чрезвычайно разозлило. Это означало, что Мессалина, поколебавшись, все же не пошла на сотрудничество с ним, несмотря на реальную угрозу потерять тем самым своего любовника.

Когда на небе загорелись звезды, возвещая своим появлением о том, что Мессалину далее бессмысленно ждать, Паллант со всей силы топнул ногою о нефритовый пол, сладострастно воображая, что бьет о пупок Мессалины, и отправился в эргастул, чтобы выполнить свою угрозу насчет Марка. А чтобы при выполнении этой угрозы у него не возникло особых трудностей, он прихватил с собой десяток преторианцев.

Дверь в эргасгул оказалась приоткрытой. Паллант похолодел, предчувствуя непоправимое. Рванув дверь на себя, он хрипло крикнул преторианцам: «Свету мне, болваны!» Два солдата, у которых были факелы, протиснулись вперед, и в неровном факельном свете Паллант увидел у ног своих тюремщика, валявшегося, раскинув руки, у самой двери.

Паллант выхватил у одного из солдат факел, перепрыгнул через кривого Тита и вместе с факелом кинулся вглубь эргастула, к камере. Дверь в камеру была заперта, но любовник Мессалины, ради которого он и явился на ночь глядя в эргастул, исчез! Правда, другой пленник был на месте.

Паллант вернулся назад, к входной двери в эргастул, и пнул тюремщика ногой. Кривой Тит застонал. «Поднимите его!» — приказал Паллант преторианцам и показал на скамью, находившуюся в каморке тюремщика. Преторианцы выполнили приказ: двое из них взяли Кривого Тита под Руки и кое-как посадили на скамью, привалив к стене. Тит заохал.

Паллант не хотел, чтобы преторианцам стало известно о том, что произошло в эргастуле, столько же, сколько и ему, поэтому он махнул им рукой, сопровождая свой жест хлестким: «Идите!» Преторианцы повернули к выходу. Когда их шаги уже невозможно было расслышать, Паллант спросил у Кривого Тита, который к тому моменту приоткрыл глаза:

— Как ты смел позволить узнику бежать?

Голос Палланта был зловеще-тих. Кривой Тит жалобно застонал — не столько от боли физической, сколько из страха перед будущим, от жалости к себе, от предчувствия наказания, которое сулил ему этот голос. Да и вообще, телом Тит был значительно здоровее, нежели это можно было предположить, глядя на его понурый вид и слыша его стоны: стонами он стремился показать, что не сообщил о нападении на эргастул сразу же только потому, что не мог… не мог!