Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Вот, наконец, она одета, и вот — моя очередь. Я быстро снимаю свои трусы, хотя она хочет, чтобы я их оставил; она сама должна надеть на меня свою рубашку, затем юбку; но вдруг, превратившись в кокетку, она сердится, что я не скрываю от нее слишком видимого эффекта от ее чар, и она прибегает к помощи разгрузки, которая в одно мгновение успокаивает меня. Я хочу дать ей поцелуй, но она не хочет; в свою очередь, я возбуждаюсь, и, вопреки ей, брызги моей невоздержанности появляются на рубашке. Она кидает мне оскорбления, я ей отвечаю, и я демонстрирую ей свою ошибку, но все бесполезно, она сердится; но она должна завершить свою работу, окончив меня одевать. Очевидно, что честная женщина, которая оказалась бы визави передо мной в таком приключении, возымела бы нежные намерения, и не противилась бы себе в момент, когда увидела, что я их разделяю; но женщины типа Джульетты подвержены воздействию проклятого духа, который делает их врагами самим себе. Джульетта сочла себя обманутой, когда увидела, что я не оробел. Моя легкость показалась ей неуважением. Она сочла меня вором, укравшим некоторые ее милости, которые она мне посулила, но не согласовала. Я слишком польстил ее тщеславию.

Замаскированные таким образом, мы спустились в залу, где всеобщее рукоплескание привело нас сначала в хорошее настроение. Все полагали, что меня настигла удача, которой, на самом деле, у меня не было; но я был рад предоставить всем так думать. Я пошел в контрдансе с моим аббатом, которого мне было очень трудно находить очаровательным. Джульетта в течение ночи вела себя со мной так хорошо, что, сочтя ее раскаявшейся в своем грубом поведении, я покаялся и в моем также, но это было проявление слабости, за которое небеса должны были меня наказать.

После контрданса весь мужской род почувствовал себя имеющим право на свободу с Жюльетт, ставшей аббатом, и, в свою очередь, я — более свободным с девицами, которые могли быть сочтены грубыми, если не отвечали моим маневрам. Г-н Кверини имел глупость спросить, есть ли у меня трусы, и я увидел, как он побледнел, когда я ответил ему, что был вынужден уступить их аббату. Он сел в углу залы и не захотел больше танцевать. Вся компания, заметив, наконец, что я в женской рубашке, не усомнилась в прекрасном завершении моего приключения, кроме Нанетт и Мартон, которые не могли счесть меня способным на неверность. Джульетта обнаружила, что поступила очень легкомысленно, но сделанного было уже не исправить. Как только мы вернулись в мою комнату, чтобы переодеться, я, сочтя ее раскаявшейся и испытывая к ней симпатию, решил, что могу ее поцеловать, и в то же время взял за руку, чтобы убедить ее, что я готов дать ей все удовлетворение, которого она заслуживает, но она влепила мне такой сильный удар, что я едва не вернул его ей. После чего я переоделся, не глядя на нее, и она сделала то же. Мы спустились вместе, но, несмотря на холодную воду, которой я вымыл лицо, вся компания могла видеть на моем лице след от крупной руки, которая его нанесла. Перед уходом она сказала мне тет-а-тет, самым твердым тоном, что я не должен приходить к ней, если не хочу быть выброшен в окно, и что она прикажет меня убить, если то, что произошло между нами, станет достоянием гласности. Я не дал ей никакого повода проделать со мной ни то, ни другое, но я не мог помешать пересказам истории о том, как мы поменялись рубашками. Никто больше не видел меня у нее, все решили, что она должна была дать это удовлетворение г-ну Кверини. Читатель увидит далее, какой замечательный случай должен был представиться этой знаменитой деве через шесть лет, чтобы все забыли эту историю.

Я счастливо провел пост с моими двумя ангелами, на ассамблее у господина де Малипьеро, а также изучая экспериментальную физику в монастыре Ла Салюте. После Пасхи, чтобы сдержать слово, данное графине де Мон-реаль, и стремясь увидеть мою дорогую Люси, я поехал в Пасеан. Я там нашел, что компания весьма отличается от той, что была прошлой осенью. Граф Даниэль, старший из семьи, женился на графине Гоцци, и богатый молодой фермер, который женился на крестнице старой графини, был принят вместе со своими женой и свояченицей.

Ужин мне показался очень долгим. Меня поместили в той же комнате, и мне не терпелось увидеть Люси, с которой я твердо решил больше не делать из себя ребенка… Не увидев ее перед сном, я жду ее наверняка утром, когда проснусь, но вместо нее вижу мерзкую горничную — крестьянку. Я спрашиваю ее о семейных новостях, и ничего не понимаю, потому что она говорит только на «фурлане». Это местный язык. Это меня беспокоит. Что же случилось с Люси? Открылось ли наше предприятие? Не больна ли она? Может, она умерла? Я молча одеваюсь. Если ей было запрещено меня видеть, я себя смогу защитить, потому что так или иначе найду способ ее увидеть, и из мести проделаю с ней то, что честь, вопреки любви, помешала мне сделать. Но вот консьерж, который входит с грустным лицом. Я спрашиваю его сначала, как его жена и дочь, и при имени последней он плачет.

— Она умерла?

— Дай бог, чтобы она умерла.

— Что она сделала?

— Она убежала с Эгле, рассыльным графа Даниеля, и мы не знаем, где она.

Пришла его жена, и от этого разговора ее страдание возобновилось и она упала в обморок. Консьерж, увидев мое сочувствие его скорби, сказал, что прошло только восемь дней, как случилось с ними это несчастье.

— Я знаю Эгле, — сказал я. — Это известный мошенник. Он сделал ей предложение?

— Нет, потому что он был уверен, что мы не дадим своего согласия.

— Люси меня удивила.

— Он ее соблазнил, и мы только после ее бегства поняли, откуда взялся ее большой живот.

— И давно они познакомились?

— Она узнала его через месяц после вашего отъезда. Он, должно быть, ее заколдовал, потому что это была голубка, и вы можете, я думаю, это засвидетельствовать.

— И никто не знает, где они?

— Никто. Бог знает, что этот несчастный с ней сделал.

Столь же огорченный, как эти честные люди, я пошел в лес, чтобы переварить мою печаль. Я провел два часа, размышляя о добрых и злых качествах, которые все начинаются с «Если». Если бы я попал туда, как я мог, восемь дней назад, любящая Люси доверила бы мне все, и я бы предотвратил это убийство. Если бы я вел себя с ней, как с Нанетт и Мартон, она бы не ощущала себя в положении изнасилованной, после того, как я ее покинул, и что должно было явиться главной причиной того, что она отдалась желаниям негодяя. Если бы она не узнала меня до курьера, ее еще чистая душа не услышала бы его. Я был в отчаянии, в связи с необходимостью признать себя агентом бесчестного соблазнителя, поработавшим для него:

El fior che sol potea pormi fra dei, Quel fior che iniatto io mi venia serbando Per non turbar, ohimé! [33] «И цветок, единственный, что только мог поставить меня среди богов, этот цветок, который я только что взял нетронутым» — из Ариосто— «Неистовый Роллан».