Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

— Берегись своей сестры, — говорю я ей, — она может повернуться и нас увидеть.

— Нет, моя сестра очаровательна, она меня любит и меня жалеет. Не правда ли, дорогая Анжелика? Повернись, поцелуй свою сестру, которой владеет Венера. Повернись и смотри на то, что тебя ждет, когда любовь сделает тебя своей рабыней.

Анжелика, девушка семнадцати лет, которая вынуждена была провести адскую ночь, не находит ничего лучше, чем повернуться и подать своей сестре знак, что она простила ее. Осыпав ее поцелуями, она призналась, что совсем не спала.

— Прости, — говорит Лукреция, — вот тот, кто любит меня и кого люблю я: вот, смотри на него и смотри на меня. Мы таковы, какими мы были уже семь часов. Сила любви!

— Анжелика меня возненавидит, — говорю я, — я не смею…

— Нет, — говорит Анжелика, — я вас не ненавижу.

Лукреция, упрашивет меня поцеловать сестру, затем прыгает от меня и наслаждается, видя свою сестру в моих объятиях, томную, не подающую никаких знаков сопротивления. Но чувство, большее, чем любовь, не позволяет мне отказать Лукреции в знаках моей признательности. Я хватаю ее с яростью, наслаждаясь видом экстаза, в котором вижу Анжелику, в первый раз присутствующую при такой прекрасной борьбе. Умирающая Лукреция умоляет меня кончить; но я неумолим, я бросаюсь на ее сестру, которая не только не отталкивает меня, но прижимает к своей груди так, что оказывается осчастливленной даже прежде, чем я даю свое согласие. Это было так, как во время пребывания богов на земле, сладострастная Анаидия [80] Анаидия — воплощение непристойности в греческой мифологии (из Ксенофонта). , влюбленная в сладкое и приятное дыхание Западного ветра, в один прекрасный день открыла ему объятия и стала плодоносной. Это был божественный Зефир. Огонь природы сделал Анжелику нечувствительной к боли, она почувствовала только радость от удовлетворенного желания. Лукреция, удивленная и восхищенная нашей радостью, засыпала нас поцелуями, очарованная видом умирающей от чувств сестры, и меня, продолжающего свое преследование. Она вытирала капли пота с моего лба. Анжелика в конце истекла в третий раз так нежно, что вынула из меня душу.

Лучи солнца, проникающие сквозь жалюзи наших окон, прогнали меня от них. Заперев дверь, я лег в постель, но через несколько минут услышал голос адвоката, который упрекал свою жену и свояченицу в лени. После этого, постучав в мою дверь, и увидев меня в одной рубашке, он пригрозил мне привести моих соседок. Он вышел, чтобы привести ко мне парикмахера. Я снова закрылся, умыл лицо холодной водой, и вышел с обычным видом. Через час я вошел в общую залу и там ничего не произошло. Я обрадованно увидел лица моих прекрасных возлюбленных, свежие и цветущие. Донна Лукреция ведет себя свободно, Анжелика веселее, чем обычно, и ярче, но вертится направо и налево, тревожная и беспокойная, я вижу ее только в профиль. Увидев ее смеющейся оттого, что я напрасно ищу ее глаза, которые она намеренно прячет, я говорю донне Сесилии, что ее дочь опасается, что неправильно набелилась. Обманутая моей клеветой, она заставляет меня накинуть ей на лицо платок, и смотрит на меня. Я отрекаюсь от сказанного, прося у нее прощения, и дон Франческо рад, что белила его невесты служат предметом обсуждения.

Откушав шоколаду, мы пошли осматривать прекрасный сад хозяина, и я, оказавшись с донной Лукрецией, упрекнул ее за коварство. Глядя на меня, как богиня, она упрекает меня за неблагодарность.

— Я просветила разум моей сестры, — говорит она. — Вместо того, чтобы жалеть о происшедшем, она должна меня одобрить, она должна любить тебя, и после моего отъезда я оставляю ее тебе.

— Но как же я смогу полюбить ее?

— Разве она не очаровательна?

— Это правда, но очарованный тобой, я закрыт для любого другого очарования, да и дон Франческо теперь должен занимать ее целиком, и я должен остерегаться тревожить мир в их отношениях.

— Еще я могу тебе сказать, что характер твоей сестры отличен от твоего. Этой ночью и твоя сестра, и я стали жертвами наших чувств. Это так, и мне кажется, ты не должна об этом забывать. Но Анжелика, ты видишь? Анжелика должна уже раскаиваться в том, что была соблазнена природой.

— Все это, может быть, правда, но печалит меня то, что мы уезжаем в последних числах этого месяца. Мой муж уверен, что получит судебное решение на этой неделе. Вот и заканчиваются наши радости.

Эта новость меня опечалила. За столом я был занят только щедрым доном Франческо, которому обещал эпиталаму на день свадьбы, которая должна была состояться в январе. Мы вернулись в Рим, и донна Лукреция все три часа, что мы провели один напротив другого в моем «визави», не могла убедить меня, что я влюблен в нее меньше, чем до того, как она ввела меня во владение всеми своими богатствами. Мы остановились в маленьком домике, где мы завтракали накануне, чтобы поесть мороженого, заказанного для нас доном Франческо. Мы прибыли в Рим в восемь часов. Имея большую потребность в отдыхе, я прежде всего направился в отель Испании.

Три или четыре дня спустя адвокат пришел ко мне, чтобы откланяться, с очень любезными словами. Он возвращался в Неаполь, выиграв свой процесс. Поскольку он уезжал послезавтра, я провел у донны Сесилии последние два вечера их пребывания в Риме. Зная время, когда он должен был отъезжать, я отправился двумя часами ранее, чтобы остановиться там, где, как я думал, он должен был ночевать, чтобы иметь удовольствие поужинать с ним в последний раз; но помеха, заставившая его отложить отъезд на четыре часа, привела к тому, что этим удовольствием стал для нас обед.

После отъезда этой редкой женщины, я погрузился в скуку, которая овладевает молодым человеком, чье сердце пусто. Я проводил весь день в моей комнате, делая краткие обзоры французских писем самого кардинала, который был так добр, что сказал мне, что находит мои выписки очень разумными, но что я, на самом деле, должен работать поменьше. Мадам Г. присутствовала при этом весьма лестном комплименте. Во второй раз, что я был у нее с визитом, она меня не замечала. Она на меня дулась. Услышав упрек кардинала на то, что я чрезмерно много работаю, она сказала ему, что я должен был работать, чтобы развеять мою тоску после отъезда донны Лукреции.

— Вы правы, мадам, я это весьма прочувствовал. Она была добра, и прощала меня, если я не мог часто заходить к ней. Впрочем, моя дружба в этом была не виновата.

— Я в этом не сомневаюсь, хотя кое-кто видит в вашей оде поэта влюбленного.

— Так не бывает, — сказал мой обожаемый кардинал, — что поэт пишет, не создавая впечатления влюбленности.

— Но если он именно таков, — ответила маркиза, — то нет нужды создавать впечатление.