Агустин Яньес - Перед грозой

Дон Иносенсио снова вытянул за цепочку часы из кармана.

— Ого, уже полтретьего. Идем поспим.

— Уснешь тут…

— Вы мне даже не сказали, исполнена ли моя просьба: привезли вы мне водички из родника часовни Посито [9] Часовня Посито выстроена над родником «чудотворной воды», находится в Мехико. ?

— Голова кругом идет, ничего сказать тебе не успели. Конечно, мы про твою просьбу не забыли. Завтра все увидишь. Мы ведь и еще много чего привезли.

— А четки?

— Тоже привезли и освятили у Айаты [10] Айата — «святыня» в кафедральном соборе Мехико, представляет собой пончо индейца Хуана Диего, которому, по преданию, явилась богоматерь. . Завтра, Хуанита, все увидишь. Мне тоже хочется кое о чем спросить тебя. А сейчас я еле жива…

— Что ж, ложитесь, сосните. Постели готовы. Спокойной ночи.

— Скажи мне только, принес ли Крессенсио деньги и сколько ты дала арендаторам в Пасторес.

— Сколько я ни посылала ему напоминаний, Крессенсио так и не пришел, тянет и тянет под всякими предлогами. Завтра покажу тебе приходо-расходные книги.

Дон Иносенсио поджал губы — явный признак недовольства.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Но какой спокойной ночи можно было ожидать? Хуанита мучилась, размышляя о Микаэле и о том, каким дурным примером она может стать для девушек селения, щеголяя привезенными новомодными нарядами; сон окончательно покинул добрую женщину, едва она предположила, что подобные мысли, слова и дела — всякие там театры и кино, балы, поезда и автомобили, соблазны и опасности, подстерегающие в столице и, по ее мнению, сбивающие с пути праведного, могли лишить благодати душу ее племянницы. («Не знаю, где только была голова моего братца, чтобы свою собственную дочь подвергнуть подобному риску: эти городские нравы, эта манера вести себя так, словно господь не следит за каждым нашим шагом, наконец, эти моды».) Донья Лола была поражена проявившимися склонностями дочери и до сих пор но могла прийти в себя, настолько это ее ошеломило; она представляла себе что скажут люди, что будут думать об этой длившейся целый месяц поездке, — воспоминания всплывали перед ней в темноте спальни; внезапно она припомнила широко открытые глаза Микаэлы и какое-то дикое ликование, с которым дочь наслаждалась новым для нее миром, — в первый раз, когда они прогуливались по центру столицы, любуясь витринами магазинов и заходя в «Лас Фабрикас де Франсиа», в «Салон Рохо», и какой-то юноша, такой воспитанный, показал им музей, а затем предложил свозить их в Чапультепек, в Сочимилко, в Десиерто-де-лос-Леонес [11] Чапультепек — бывший императорский замок с парком в Мехико. Сочимилко и Десиерто-де-лос-Леонес — места отдыха и развлечений в окрестностях мексиканской столицы. , а в тот день, когда они уезжали, принес на станцию букеты фиалок и коробку дорогих шоколадных конфет; Микаэла пугала ее своими горящими, как у безумной, глазами: Микаэла впала в отчаяние, лишь только поняла, что возвращение домой неизбежно, и никак не удавалось ее успокоить, — и вот сейчас, верно, снова плачет, не может заснуть. (Донья Лола поднялась было, намереваясь заглянуть в комнату дочери, но удержалась — как бы не сделать хуже!) Дону Иносенсио не по душе пришлись чрезмерные любезности молодого Эстрады, особенно в день поездки в Десиерто-де-лос-Леонес; у него на лице было написано, что он возмущен подобной дерзостью, однако Давид либо не заметил этого, либо сделал вид, что не заметил; как он отличается от здешних парней, — у них нет ни манер, ни будущего, ни деликатных чувств; донье Лоле самой нравилось жить в Мехико, однако она никому не смогла бы признаться в этом, иначе ее съели бы живьем; Микаэла, бесспорно, не имеет никакой склонности к монашеской жизни, и своим нравом она доставит им немало хлопот, надо поскорее выдать ее замуж. (Донья Лола впервые осмелилась об этом подумать.) Выдать замуж, но здесь — за кого? Вот вопрос… Вот вопрос… И как раз тот самый, которым задавался и дон Иносенсио — в те же часы, ворочаясь с боку на бок в постели… Вот вопрос… а тут еще жена так ее балует! Ни к чему не приводят ни его настояния, ни гнев, ни советы; одно дело — приказать, приказать можно, а что толку, когда его приказы не выполняются, ц за его спиной все делают по-другому, и дозволяют запрещаемое, — вот так и подрывается отцовский авторитет; остается взяться за ремень и принять радикальные меры, карамба! Вот вам — и воспитание детей, а тем более воспитание единственной дочки, — ей никогда ни в чем отказа не было и нельзя было слово сказать поперек без того, чтобы в семье не разразился скандал, — ну и хлебнули они с ней и еще хлебнут немало… Вот тебе и съездили, а сколько денег по ветру пущено! А ведь сеньор священник предупреждал меня — да я не послушался; счел, что это — его всегдашние предубеждения; а теперь не знаю, что и делать; но спуску я ей не дам; лучше в монастырь запру; надо приструнить ее хорошенько, сразу тогда прекратит свои штучки, жалобы и рыдания; я едва сдержался при въезде, чтобы не отхлестать ее по щекам; душа у меня болела за нее и до сих пор болит, но я не отступлю, и если нет иного средства, кроме суровости, то следует вспомнить о славном прошлом, когда знавали меня как доброго объездчика коней: хватит разводить церемонии… Гнев дона Иносенсио возрастал по мере того, как все сильнее и сильнее одолевала его бессонница; улетучится этот гнев молниеносно, как всегда, когда Микаэла берет его под руку? Микаэла лежала как заживо погребенная. Разве вспомнит о ней Давид Эстрада, если вокруг него столько хорошеньких, нарядных и образованных девушек. Что стала бы она делать, если бы он выполнил свое обещание и приехал в это селение, такое заброшенное, такое печальное, где нет никаких удобств, ни развлечений; хуже, чем монастырь, одно слово — кладбище! И нечего ей ждать его! Нечего даже мечтать о нем, не придется ей наслаждаться беседой с ним, прогуливаясь в парке Чапультепек, по Аламеде, по улице Сан-Франсиско! А тут еще этот Руперто Ледесма, — как узнает, что она вернулась, снова не будет давать ей проходу ни на солнце, ни в тени; и почему он возомнил, что он ей пара? Такой грубый, да еще мнит о себе невесть что! Бедняга, все его надежды лопнут, как мыльные пузыри! А Дщери Марии? Хуана уже сколько времени уговаривает ее вступить в их конгрегацию. Глупые старые девы! Как-то они поведут себя, когда увидят ее одетой по моде, напудренной, с подведенными глазами, в обтягивающем платье и услышат ее рассказы о том, что она видела и слышала, какие совершала прогулки, какие чувства испытывала, да она еще и присочинит, лишь бы поразить и вызвать их зависть! В отместку они добьются, что все станут ее избегать, обходить стороной, словно прокаженную, и никто, ни один человек не посмеет приблизиться к ней. Тем лучше! Так будет лучше и для нее, и для ее родителей — жизнь здесь окажется для них невыносимой, и они решатся наконец покинуть селение. А что, если раззадорить всех самых видных парией и отбить женихов у здешних скромниц? Забава хоть куда, да уж больно они все тупые увальни — эти парни! Па беду, других развлечений здесь нет, к тому же таким способом скорее можно вызвать всеобщую ненависть и всеобщее осуждение, и тогда ее отцу волей-неволей придется спасать ее из этой тюрьмы! В какие-то особенно тяжкие минуты бессонницы она даже хотела встать и бежать куда глаза глядят; хоть бы не наступал рассвет, чтобы не видеть людей и не увериться в том, что она снова здесь, в этом селении. Неужели она и вправду была в Мехико, познакомилась с Давидом Эстрадой, или это всего лишь сон, приснившийся в тюремной камере? То-то посмеется над ней чиновник на почте, когда среди писем «До востребования» будет тщетно разыскивать письмо для Микаэлы! Нет, Давид ее не обманет. Бесчестно держать ее запертой в этой могиле, где увянет ее молодость, как можно отнять у нее мечты, запрещать ей с кем-то видеться, побеседовать, куда-то выйти. Какое разочарование ожидает тех, кто до сих пор считает, что она — все та же наивная девушка, которая боялась, «а что скажут о ней», и покорно подчинялась жалким установлениям здешней жизни. Завтра они увидят ее! Но пусть лучше не занимается заря, пусть никогда не наступит рассвет — как бы ужасны ни были темнота и муки из-за того, что нет отдыха среди сбившихся простынь.