Владимир КОРОТКЕВИЧ - Колосья под серпом твоим

Нищий умолк. Парень тяжело, словно от сна отрываясь, вздохнул и бросил на лиру три медные копейки. Недоуменно взглянул на Алеся. И вдруг глаза стали холодными и немножко злыми: увидел, что красивый подросток с серыми глазами хочет положить на лиру серебряный полтинник.

– Сдурел, что ли? – спросил он громким насмешливым голосом.

Алесь терпеть не мог насмешек незнакомых.

– Тебя не спросили, – ответил он.

– Оно и видно, что из золотых кафтанов. Головка как маковка, а ума как…

Загорский знал, что продолжение в присказке злое и немного непристойное.

– Ты б повторил, – с угрозой сказал он.

– А я не глухому говорю, – ответил парень.

– То-то и видно, что скряга. За такую песню полрубля ему жаль.

– За эту песню мне миллиона не жаль. Да только не из твоих рук.

– А что мои руки?

– А то, что иная доброта хуже глупости. А доброта богатого…

– Зато ты, видно, богат. Семь коп лаптей…

Алесь сказал это от большой обиды. Но подросток, одетый и в самом деле скромно, казалось, не обиделся.

– Люблю Серка за привычку, – показал он ослепительно белые зубы. – Да только не те паны, что деньги бросают, а те, что бога знают. Возьми свои безбожные деньги.

– Чем это они хуже? – спросил Алесь. – Что ты ко мне привязался?!

– А потому, что они дурной головой даны, эти деньги.

Алесь мерил парня глазами. Да тот был, видимо, сильнее, но менее гибок и ловок.

– А я вот дам, так ты ногами накроешься, – сказал парень.

– А ну, дай. Сам пятки задерешь.

В следующий миг они молотили друг друга со всем усердием подростков. Только пыль курилась над местом драки.

Наконец они устали и, сопя, остановились, настороженно следя друг за другом.

– Получил? – спросил парень.

– Да и ты получил.

У парня действительно распухла и без того пухлая губа; у Алеся ухо было красное и горело.

– Ну и что? – спросил парень.

– А то, что ты дурак, – уже не так сердито сказал Алесь.

Они все еще следили друг за другом, но было видно, что драка угаснет.

– Это ты дурак, – сказал парень. – Старика за твой полтинник могли б в полицию отвести. У бедных людей бывают только медные деньги.

Алесь понимал, что парень говорит правильно, но ухо горело, а незнакомец еще и ругался. Враждебность снова начала нарастать.

– Ты кто такой? – не очень вежливо спросил он.

– А тебе что?

– Ну, кто? Поляк? Мазур?

И тут он услыхал такое, что даже глаза округлились от удивления.

– Белорус, – спокойно сказал парень.

– Что-о?

Алесь не мог понять, откуда этому парню стала известна его тайна, его открытие. Но парень, видимо, понял вопрос как возглас презрения.

Алесь не удержался:

– Откуда ты это узнал? Ведь это я открыл. Это я белорус.

– Один Гаврила в Полоцке, – улыбнулся парень. – Здесь все белорусы! А он открытие сделал… Первый… Нашелся еще мне Коперник!

– Но я ведь знаю лишь троих, кто ответил мне так. У остальных нет имени…

Алеся теперь тянуло к этому парню. Потому что он, не зная Алесевых мыслей, пришел к тому самому, что и он, Алесь.

А парень вдруг сказал:

– Я жалею, что тебя ударил.

– И я тоже жалею. – Алесь подал парню руку.

Парень сделал шаг, и подростки крепко пожали руки.

– Ты откуда такой? – спросил парень.

– С Днепра. А ты?

– Я здешний. Отец привез товар, а я с ним.

– Твой отец купец?

– Нет, дворянин. Но у него есть маленькая фабричка. Скатерти, салфетки, – словом, все такое.

– Значит, вы небогаты?

– Небогаты. У нас большая семья. Одних детей считаешь-считаешь, да и собьешься.

– Ты учишься где?

– Здесь и учусь, – сказал парень, – в прогимназии. Через каких-то пятнадцать дней конец свободе. Зубрежка эта начнется. А ты любишь учиться?

– Люблю. Только я дома учусь. Меня готовят в четвертый класс.

– Счастливчик! Я тоже учиться люблю, да только учителя у нас дрянь. – Вздохнул. – Окончу – пойду в университет. Уроками буду зарабатывать, а выбьюсь. С нашей земли не проживешь – отец всех не прокормит.

Дотронулся до распухшей губы.

– Дерешься ты здорово, – рассмеялся он. – Приложил руку, прости за сравнение, не хуже станового пристава… Давай знакомиться, что ли?

Алесь подал ему руку.

– Давай. Я Алесь Загорский.

– Кастусь Калиновский, – сказал парень.

Они стояли и рассматривали друг друга.

– Давай удерем, что ли, – сказал парень. – Пока купцы у отца товар берут, походим, послушаем.

– Давай… Только полтинник этому деду все же отдадим. Разменяем на медь и отдадим. Пусть помнит, как мы дрались здесь и мирились.

– Давай, – согласился Кастусь.

Разменяли деньги, всыпали старику в шапку целую горсть меди и пошли в толпу.

– За что это ты, брат, так на меня взъелся? – спросил Алесь.

– Да гляжу – стоит такой павлин, только что хвост веером не распускает. Серебра ему, видишь, не жаль бедному человеку.

– Ну и что?

– Если б ты знал, как страшно бьют этих людей, ты б так легко не смотрел на это. Тем более лирников. Этих каждая сытая харя считает непойманными ворами и преступниками.

– За что?

– Подозрительные люди. Приедет откуда-то из Питера мордастая погань. Такой уж магнат, такой нобиль – фигою нос не достанешь: «Дикари грязные, туземцы…» По ярмарке идет, как чума, ты скажи, идет – ярмарка пустеет, все разбегаются кто куда. А нищие – они ведь слепые. Подойдет, слушает, слушает. «Эт-то что же ты, па-дла, поешь? Какой такой турецкий царь?! На каком эт-то соб-бачьем языке, пр-ро какого эт-то Ваську Вощилу?! Пр-ро какого эт-то свинского Михася Кричевского?!» Ну, старик оправдывается: «Он, паночек, тишайшему царю споспешествовал, Алексею…» – «Что?! Мерзавец, быдло, червяк мог царю споспешествовать?!» Да старому в ухо. А лиру ногой.

– Лиру зачем?

– Книг лишили – хотят и лиры лишить. Знают: пока слушают люди хоть одного лирника, не умерла свобода.

Шли в людском море. Вокруг стояли смех, причитания, беззлобные проклятия.

– Знаешь, – сказал Алесь, – я очень был удивлен. Стоит себе человек – и вдруг говорит о самом твоем заветном, о том, о чем ты сам думал.

– Но ведь и они, – рука парня сделала круг в воздухе, – тоже такие же, как ты, только не нашли, как себя называть.

И повторил, видимо, чужие слова:

– Безгласное море.

– Как это они такие? – спросил Алесь. – Мы, конечно, все от Адама. Один народ. Но ведь мы дворяне.

– Ну и что? Было же у нас когда-то так, что мужик, если он по собственному желанию шел на войну, становился дворянином. Так, видимо, и все. Твои предки раньше пошли, и потому они аристократы. Мои – позже, и потому я просто из небогатых дворян. А есть еще шляхта, которая сама землю пашет. Те совсем вчерашние мужики.

– Дворяне наши царю тоже опасны.

– Есть и такие.

– Недаром же после последнего восстания многие тысячи из них, самых опасных, перевели в однодворцев. Опозорили людей. Голодать заставили.