Владимир КОРОТКЕВИЧ - Колосья под серпом твоим

Они широко развернули бредень и подставили его под куст, залитый водой. Алесь спиной, чтоб глаза не повредить, полез в кусты и начал бултыхать в них ногами. В следующий миг Кастусь дернул за веревочку, и крылья сомкнулись. Загорский подскочил к другу и помог ему поднять бредень над водой. В нем лежала, замерев от страха, довольно большая щука, а рядом с ней дрожали три тускло-золотых линя.

Ставя то и дело бредень, они медленно подвигались к городищу.

– И почему это, брат, так? Обычная рыба долго, мужественно, я сказал бы, держится, а щука, большая, сильная, хищная, как вытащишь из воды, так и млеет? – спросил Кастусь.

– Я думаю, что обычная рыба – она труженик. Живет себе, борется, «насущный» свой тяжело зарабатывает. А эта – хапуга, аспид хищный. Злой человек не бывает мужественным. Так и тут. На расплату, как и у всех таких, кишка тонка.

Кастусь вырвал из воды бредень, и в струях льющегося серебра они увидели еще одну неподвижную щуку и захохотали…

…Когда они уселись у подножья огромного городища и разложили сушить одежду, Кастусь, глядя расширившимися глазами на море цветов в воде, сказал:

– Ну и земля! Бог ты мой, какая земля! Так хотя б за красоту свою неужели она капельки счастья не заслужила? Тянут и тянут, душат и душат.

– Это правда, – сказал Алесь.

Калиновский лег на живот и смотрел теперь на гигантскую усеченную пирамиду городища, на следы рвов, на утоптанные временем склоны, на которых шумела трава, на одинокий дубок, что каким-то чудом примостился на краешке верхней площадки, добывая корнями бедный прокорм из твердой, как камень, земли.

– Держимся, как вон тот дубок, – сказал Кастусь, – на руинах.

– Слушай, почему ты последние две недели грустный? – спросил Алесь.

– Ты не думай, брат, – после паузы произнес Калиновский, – мне хорошо у вас, хотя и непривычно смотреть, как танцуют вокруг тебя и Логвин, и Кирдун с женой, и Карп с Анежкой, и Кондратий, и другие.

– Ну и что?

– Скажи, тебе никогда не было плохо от мысли, что на тебя трудятся многие тысячи людей? Если поселить в одно место, получился б огромный город. А вас шесть человек…

– Мне здесь пока ничего не принадлежит… А домашние – люди традиции, хотя и понимают необходимость перемен, – сдержанно сказал Алесь. – На собрании, кажется, четыре года назад, подали голоса за отмену крепостного права. За отмену!

– Ну, а ты сам как думаешь?

– Когда буду хозяином, наши люди получат свободу. Даю слово. Знаю, может, мне за это и хребетину переломят. Однако иначе нельзя.

Над головами юношей летели на городище, словно штурмуя его, солнечные, ослепительно белые облака.

…Ночью, когда Алесь и Кастусь уже лежали в своих кроватях, к ним зашел старый Вежа. Сел на краешек Кастусевой кровати, внимательно глядя на гостя.

– Ну как тебе здесь?

– Мне здесь хорошо.

– Слушай, Кастусь, могу тебе предложить кое-что.

– Да.

– Оставайся до университета у меня. Вместе с Алесем в будущем году поедете. А до того времени будешь учить детей в моей сельской школе. И подзаработаешь за год на два года, чтоб по урокам не бегать… А?

Кастусь отрицательно покачал головой:

– Нет. Я понимаю вас, пан Вежа. И я вам благодарен. Но здесь дело сложное. Мне надо потом тянуть братьев. И к тому же…

Он замялся:

– И к тому же мне надо быстрее выучиться. Я не имею права рисковать еще одним годом.

– Я знаю, ты никогда не возьмешь от меня денег.

– Никогда, – сказал Кастусь.

– Ну и дурак. Подработал бы. А то будешь сидеть на чае и хлебе.

Мускулы на щеках Кастуся напряглись.

– Чай и хлеб, – сказал он. – Вода и хлеб. Кровь и хлеб.

– Ну, этой дорогой мало кому дано идти.

Кастусь упрямо замотал головой.

– А если дано, так нельзя сворачивать. Народ наш без земли, без хлеба, без языка… И потому стоит жить и сталкиваться с врагом. Быстрее.

– Что ж, – сказал Вежа, – пожалуй ты прав…

Вежа ушел.

Юноши лежали молча и слушали свежий шорох листвы за окном. Спать не хотелось. Было самое хорошее время для беседы.

– Кастусь, что ты такими глазами сегодня на Галинку Кахнову смотрел?

– Красивая, – после паузы ответил Калиновский.

– Влюбился, горемычный?!

Кастусь помолчал, вздохнул.

– Нет. Я-то влюбчив. Даже очень влюбчив. Но я, видимо, не имею права. Жизнь не принадлежит мне.

– Как это не принадлежит?

– А так. Обычно у людей так: на первом месте – я, на втором – семья, родной дом, на третьем – родной город, на четвертом – родная земля, родное человечество. И каждый любит сам себя, почти все – семью, большинство – родной город, часть – родину. И лишь единицы любят человечество. По-настоящему, а не на словах…

Он сел и обхватил мускулистыми руками колени.

– Мы даже до любви к родине в большинстве не доросли. И потому здесь нужнее всего люди, которые прошли все ступени. Бывают такие, богатые любовью и ненавистью. Они любят человечество сильнее родины, родину – сильнее родного дома, а все это вместе – сильнее самих себя. Они, понимаешь, свободно расстаются с домом, свободно отдают жизнь, и все для родины, для человечества.

– И ты хочешь быть таким?

– Буду очень стараться… Что ж, самого себя я отдам. А кого я имею право отдать, кроме себя? Жену? Детей?

В темноте блестели его глаза.

– Нет, если отдавать, так только себя. Брат Виктор говорит: «Любовь не должна висеть камнем на ногах… Наш народ певучий, талантливый, гордый. И вот его все время благодарят за доброту, сидя на его спине».

Он стукнул себя кулаком в грудь.

– Песни наши затолкали, затоптали, вогнали в грязь, талант распяли, гордость оплевали. Все забрали – землю, воду, небо, свободу, историю, силу… А я все это люблю…

Шелестела листва. Словно тысячи тысяч вздохов летели в раскрытое окно.

– Нельзя больше терпеть, иначе утратим последнее – душу свою живую.

– Я тоже давно об этом думаю, – сказал Алесь. – Оружием надо породить уважение к себе и к мужику. И волю добыть тоже оружием. Я говорил об этом с друзьями.

– С Мстиславом?

– И с ним.

– Мстислав хороший парень. Он мне понравился. И Майка твоя мне понравилась. Однако как тебе с ней быть, если дело дойдет до оружия?

– Не знаю.

– А кто еще?

– У нас в гимназии есть общество. «Братство шиповника и чертополоха». Правда, почти детская еще выдумка. Мстислав, Петрок Ясюкевич, Всеслав Грима, Матей Бискупович и я.

– Найдутся, наверно, и другие, – сдержанно сказал Кастусь.

– В последнее время мы немного поутихли. – Алесь тоже сел. – Все же не фельдфебель над головой. Легче стало жить.

– Чепуха! – сказал Кастусь. – Легче стало жить! На это мне давно дал ответ Алекс де Токвиль.

– Француз этот? Историк?

– Да. Виктор откуда-то достал выписки из его новой, не напечатанной еще книги. Постараюсь припомнить более точно… Ага: «…не всегда приводит к революции переход от плохого положения к худшему. Чаще случается, что народ, который терпел без жалоб и более страшные условия, сбрасывает с себя их ярмо именно тогда, когда оно становится легче. Положение вещей, которое вызывает революцию, бывает почти всегда лучше того, которое было непосредственно до него, и опыт учит, что для плохого правительства наиболее угрожающая та минута, когда оно, правительство, начинает понемногу выправляться. Зло, которое терпеливо выносили как нечто неизбежное, делается нестерпимым при мысли, что можно от него освободиться…»