Клаус Манн - Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

Фанни, появившаяся в дверном проеме, совершенно не изменилась. То же навсегда запомнившееся лицо, те же глаза, та же стройная фигура, тот же пробор и волосы того же пепельного цвета — или это седина? Петр Ильич плохо видит, слезы застилают ему глаза. Перед ним Фанни, какой он знал ее в детстве. Утекшее время теряет свой смысл, оно не коснулось этого лица; давно минувшее вдруг становится настоящим.

— Это вы, дорогой Пьер, — произносит Фанни, как будто совсем недавно рассталась со своим подопечным, который впервые путешествовал самостоятельно, без присмотра гувернантки, а теперь вернулся, и она нежно и спокойно говорит: «Это вы, дорогой Пьер».

Пьер, поседевший воспитанник с морщинистым лицом, вслед за своей Фанни поднимается по крутой, узкой и довольно темной лестнице. Он тяжело ступает, склонив голову, и взгляд его затуманен слезами; а она держится все так же прямо в своем незатейливом сером платье (это случайно не то самое платье, которое она носила тогда в Воткинске?) и по-прежнему так же стройна в свои семьдесят лет, в то время как он, седой воспитанник, успел располнеть. Она открывает дверь в свою комнату, где стоит ее рабочий столик, за которым она проверяет работы учеников. В комнате царит тот же хорошо знакомый Пьеру запах, что и тогда в ее комнатке в Воткинске, — запах идеальной чистоты, свежего белья и лаванды.

От этого запаха Пьер даже зажмурился. Это сон. Сорока пяти лет как не бывало. Скорбное воспоминание о них испарилось.

«У тебя и чудесная шкатулка сохранилась?» — собирается спросить Пьер, но уже слышит желанную мелодию, как по мановению волшебной палочки.

Нет, шкатулку завела пожилая дама, с кротким достоинством вышедшая навстречу Фанни и ее поседевшему воспитаннику: это старшая сестра Фанни. Обе эти чуткие дамы вместе надумали встречать гостя музыкальной шкатулкой; старшая осталась наверху только для того, чтобы завести шкатулку к моменту его появления.

Пьер, Фанни и ее старшая сестра стоят молча, слушая прелестное завершение любимой мелодии из «Дон Жуана», которая по-прежнему кажется самой красивой на свете. Ее совершенство почти невыносимо, это тот самый недосягаемый идеал, уголок рая.

— Так у тебя, наверное, сохранились и рисунки Орлеанской девы, — тихо произносит Пьер. Но, прежде чем их смотреть, он должен поздороваться с сестрой Фанни (что он и делает от всей души), выпить бокал черничной настойки и съесть как минимум два бисквитных печенья. Дамы просят у него прощения за то, что не могут предложить ему горячего обеда. «Бюджет у нас совсем крошечный», — объясняет Фанни. Она стоит рука об руку с сестрой, вместе с которой в этой комнатке провела всю свою жизнь. Размеренно шли годы, из них складывались десятилетия. А как провел это время Пьер? Какими приключениями он его заполнил? И что у него от этих приключений осталось?

Мадемуазель Фанни вслух произносит то, что занимает мысли ее воспитанника.

— Да. Здесь было тихо все эти годы. А сами-то вы где скитались? — В голосе ее слышен нежный упрек. Пьер краснеет и не знает, что ответить. Тут Фанни добавляет: — Но я все это время вами очень гордилась, дорогой мой! Мне в газетах ваш портрет показывали. Каким вы стали большим человеком! — Она смеется, как будто говорит все это просто так, в педагогических целях, чтобы утешить расстроенного воспитанника. Какова в этом доме цена его славе, меланхолической компенсации, метке изгоев? Какое она здесь имеет значение, какой смысл? Разве она не испарилась вместе с годами, в которые была завоевана и выстрадана?

Пьер как во сне отвечает на вопросы, которые задает ему Фанни. Он рассказывает о братьях Николае и Ипполите, где они живут, есть ли у них дети. Он рассказывает про Сашу и ее медленную смерть. Про близнецов Анатолия и Модеста Фанни не спрашивает, она их не застала. Зато она заводит разговор о матушке. Из старой шкатулки она достает ее письма. Пьер узнает почерк матери. Сверкающими отреченным блеском глазами он вглядывается в знакомый почерк на пожелтевшей бумаге.

— Это письмо ваша матушка написала на смертном одре, — говорит Фанни Дюрбах. — Видите, у нее уже рука дрожала.

Из шкатулки старой женщины, как из волшебного ящика фокусника, появляются воспоминания. Вот игрушки, которые когда-то принадлежали маленькому Пьеру: кукла, цветные стеклянные шарики. А вот французские стихи, которые он красивым почерком с завитками написал на плотной бумаге. Вот стихотворение, посвященное маленькой героине, и еще одно стихотворение, про которое он совсем забыл. Сейчас, вместе с этими детскими строками к нему возвращаются давно забытые времена — о волшебное возрождение прошлого, о пробуждение, о возвращение блудного сына!

А стихотворение было такое:

Где именно находится Пьер? В маленькой комнатке в городке под названием Монбельяр, постаревший и седой, и на календаре последний день 1892 года? Но ведь из волшебной шкатулки возникает другой мир, он растет, обволакивает реальность, вытесняет ее заклинаниями детских стихов.

Город Воткинск. Маленький Пьер лежит на мягком ковре перед диваном, с которого только что встала красавица мать. Мать молча выходит из комнаты, а Фанни остается. Она сидит в кресле у окна за рукоделием и наблюдает, как маленький Пьер большим карандашом на плотной бумаге выводит слова: «Mort d’un oiseau» [20] «Смерть птички» ( фр .). .

— Ты что, не слышал, маленький Пьер? — звучит ее привычный голос. — Матушка велела прекратить писать и идти в сад играть с Ипполитом. Если ты не будешь слушаться, шкатулку больше никогда не услышишь. Нужно всегда слушаться матушку.

Обычаи города Одессы несколько диковаты, но подкупают своей искренней сердечностью. Здесь если уж чествуют популярную личность, то не знают удержу.

Петра Ильича в городе Одессе очень любили. Для него самого так и осталось загадкой, почему его именно здесь принимали с таким энтузиазмом, но он ощущал этот энтузиазм и душой, и телом в самом буквальном смысле. Дело в том, что один из диковатых обычаев города Одессы — качать виновника торжества. Это означает, что наиболее крепкие из присутствующих становятся в два ряда друг напротив друга, берутся за руки и насильно укладывают почетного гостя на образовавшееся шаткое ложе из сплетенных рук. И тут начинается безудержное веселье: виновника торжества подбрасывают, и он под всеобщее ликование взлетает в воздух и неуклюже приземляется на ложе из рук, чтобы тут же снова взлететь. Эта грубая забава повторяется минимум раз семь — таков традиционный ритуал — и приносит много радости всем зрителям и участникам, кроме, наверное, самого подбрасываемого.