Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень

Кто из богов мог предположить, что созданные ими существа будут находить радость в убийстве себе подобных! Мало того, многие смертные испытывают религиозный восторг от издевательства над собственной плотью.

И ради чего, Лупа?!

Только ради того, чтобы вымолить хороший урожай, удачу в делах, здоровье и богатство. Согласись, это крайне извращенная форма отраженной идеи. Это следует запретить и немедленно».

«…Но вернемся к Эвтерпе.

Каким образом Лалага (так звали в ту пору рабыню) оказалась в руках Сацердаты, моим людям выяснить не удалось. Известно, что за этой женщиной числится какой‑то серьезный проступок, после которого она бежала из храма, чтобы не быть принесенной в жертву жестокой богине. Вот еще одно раздражающее обстоятельство — если верховный жрец Астарты в Гиерополе узнает, где скрывается Лалага и обратится ко мне как к наместнику Сирии с требованием вернуть беглянку, я буду вынужден это сделать.

Признаюсь, эта женщина заинтересовала меня. Она разбудила во мне желание лепить ее, мои руки тянутся к комку сырой глины. Вообрази, оказавшись в тисках обстоятельств, ожидая удара в спину, не имея возможности ответить своим врагам тем же (их слишком много, у меня нет возможности покончить со всеми разом), я, тем не менее, испытываю необыкновенно острое, нежное томление и желание творить. Она, кстати, хорошенькая, если не сказать, прелестная. В ее глазах такие искорки, которые вполне подтверждают, что в науке нежной страсти она непобедимый полководец, но пользуется этим даром она неохотно, через силу. Эвтерпа ловко представляется этакой простушкой, оскорбленной девственницей, наивной сироткой, которая вдруг безмерно и страстно влюбляется в своего покровителя, приемного отца, дядю или опекуна. Это очень волнует. Однако есть в ней и очаровательная порочность, и помимо порочности, какой‑то тайный намек на добродетель. Его мне хотелось бы уловить в глине. Возможно, это незащищенность, готовность искренне плакать навзрыд, что редко встретишь у профессионалок подобного класса. Как бы мне хотелось проникнуть в ее тайну! Только разум, предостерегающий меня от общения с этой женщиной (я уверен, что в приготовленном для меня силке она не последний узелок) и данное матушке слово, что я буду воздерживаться от недостойных поступков, удерживают меня».

«…Как ты думаешь, на кого ее чары тоже произвели самое неотразимое впечатление?

Ни за что не угадаешь!

На уважаемого тобой замшелого префекта!

Он, оказывается, отъявленный женолюб!..

В свои немалые годы этот мрачный ревнивец похотлив как козел!

Представь, Лонг обратился ко мне с просьбой подарить ему эту шлюху. Не побоялся напомнить о давней истории, касавшейся твоей соотечественницы! Послушай, Лупа, у него действительно медный лоб. Он глух и слеп, он неумéн, ведь всякий разумный человек давным — давно сообразил бы, что я не просто так держу возле себя эту преступницу, и посягать на собственность будущего цезаря, на его будущую модель, по меньшей мере, глупо.

Он не сообразил! Каково?!»

«…подобная наглая бесчувственность способна ошеломить любого, даже самого проницательного человека, имевшего время разувериться в людях. Я попытался вразумить его. Конечно, я не мог признаться, что собираюсь лепить по ее образцу Венеру, поэтому начал объяснять, что имею особые виды на эту преступницу, что намерен использовать ее в качестве приманки для поимки некоего отъявленного негодяя.

Он уперся! Он едва мог справиться с охватившим его исступлением.

Вот прекрасный образчик низменности человеческой натуры, обожающей прикрываться «верностью заветам отцов», «римской невозмутимостью», «любовью к отчизне», одним словом, так называемыми «идеалами». Признаюсь, наш «суровый муж» меня заинтересовал и, чтобы лишний раз проверить свою догадку насчет вопиющего, неотъемлемого для подобной тощей натуры, двуличия, я, скрепя сердце дал согласие воспользоваться Лалагой, но только на одну ночь. При этом напомнил ему о Сацердате, с которым, как мне доподлинно известно, связана эта женщина.

Что ты думаешь, дружок — твой префект сразу пошел на попятный! Он, оказывается, вовсе не такой храбрец, каким прикидывался на полях сражений и на военных советах! Он сразу протрезвел, стал покладист. Ради объективности и чистоты опыта должен сообщить, что, возможно, не имя Сацердаты заставило его отступить. Вполне допускаю, что его остановило предупреждение часового, заявившего, что дикарка кусается. Легионер предупредил, что Лалага грозилась откусить палец посмевшему посягнуть на нее мужчине, или то, что пониже пальца. Они, елказаиты, очень кусачи. Когда легионеры начали их убивать, они до крови искусали солдат».

«…В любом случае наш префект оказался вполне обыкновенным «медным лбом», каких в армии много. Лицемер, утверждающий себя как последовательный поборник римских ценностей, мрачный ревнивец и в то же время хитрюга, способный почуять неладное, ведь даже самый грубый и дерзкий солдафон порой бывает очень прозорлив и старается избежать опасности».

«…так мы живем здесь, в Антиохии. Прохаживаемся по лезвию меча, дискутируем о природе власти, исподтишка строим козни, ждем, кто первый сорвется в пропасть, заодно обхаживаем храмовых проституток, предаемся похоти, слушаем игру на флейте, изредка воюем… Особенно неудержим император. Стоит ему на минуту почувствовать себя лучше, как он уже рвется в бой. Его неуемность порой пугает меня — здрав ли он рассудком?..

Но, милый Лупа, упала последняя капля.

Час пробил.

Пока прервусь, мой друг, закончу после концерта…»

Адриан легко поднялся с кресла, потушил свечи, крадучись направился на балкон. В подобной осмотрительности, скрытности заключалась особая прелесть. Это была игра, принять участие в которой его так настойчиво и умело заманивали. У этой игры были особые правила, многие участники неизвестны, о них можно было только догадываться, но цель была ясна — всадить кинжал ему в сердце.

Попробуйте!

Что, если меткий стрелок которую ночь поджидает, когда он выйдет на балкон, чтобы пустить смертоносную стрелу? Адриан усмехнулся — это вряд ли. Это — фантастика, его враги умные люди. Попробуй попади в цель в полночной тьме.

В любом случае главным призом в этой игре был он сам. Выигрыш здесь означал жизнь, проигрыш — смерть. Правда, в случае удачи был еще маленький сладостный довесок — власть над миром.

А также Эвтерпа.

Публий осадил себя — спокойней! Еще не в полной мере ясна ее роль в этой интриге. Возможно, именно она должна поднести ему бокал с ядом? От этой мысли сердце забилось еще торопливей. В любом случае, эта женщина является тем ключиком, который поможет ему отворить дверь к истине.