Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень

— Знаю, — отрезала Плотина. — У меня был с ним разговор. Даю слово, пока я буду жива, пока будет жива Матидия, с твоей головы не упадет ни единый волосок. К тому же ты сам понимаешь, после того как Публий получит жезл, мелкие обиды сразу забудутся.

— Хорошо, госпожа. Предположим, я соглашусь выложить императору этот бред насчет повара. Или подтвердить его. Ликорма легко опровергнет эту ложь.

— Не опровергнет. Ликорме все известно. Даже больше того, что известно нам. Он побоится открыть правду, потому что правда первым уничтожит его. Смерть императора для него гибель. Он вынужден будет придерживаться нашей версии, чтобы оставаться при императоре. Кстати, эта версия не так уж далека от истины.

Лонг насупился.

— Госпожа, Сацердата тоже выдумка?

— Нет, Ларций. Все что касается Сацердаты, правда. Ему удалось скрыться.

— Другими словами, если бы Адриан польстился на Тимофею, она должна была дать знак своему сообщнику.

— Двум сообщникам, Ларций.

— Ага, значит, их было двое?

— Да, один успел улизнуть. Он и предупредил Сацердату. Сацердата хитер, Ларций, и злопамятен.

Наступила тишина. Лонг прошелся по комнате, потом остановился напротив императрицы.

— Итак, Тимофея должна была подать знак. Услышав условленную мелодию, один из убийц должен был проникнуть в дом и убить наместника. А другой?

— Проследить, чтобы дело было исполнено. В случае необходимости помочь первому, но главное, прирезать твою красотку. Кстати, о красотке. В свете изложенной мною версии ее вина выглядит не такой уж опасной. Ее вполне можно будет на некоторое время оставить под твоим присмотром. Если же всплывет правда, ей не избежать пыток и жестокой казни. Конечно, решение останется за императором, но я уверена, что смогу помочь тебе еще раз насладиться этой дрянью.

Губы ее неожиданно задрожали, он укорила префекта.

— Признайся, Ларций, каким образом ты ухитряешься отыскивать самых непотребных, самых грязных и опасных девок?! Им мало любовных утех, они стараются заманить в свои сети высших должностных лиц! Какая прелесть была твоя Волусия, и на кого ты ее променял! На подлую, развратную Зию, на храмовую шлюху Лалагу, с юных лет занимавшуюся постыдным ремеслом! Сам ты как к этому относишься?

Ларций, мужчина за пятьдесят, боевой офицер, верноподданный гражданин — повесил голову. Потом пожал плечами.

— Сколько можно обходиться без женщины, наилучшая! Я — однолюб, госпожа. Ты полагаешь, что сочинять стишки, лепить из глины уродов, играть на кифаре, гнусно намекать мужу — как жаль, что я не соблазнил твою жену! — потом обманом овладеть его наложницей, лучше? Смущать людей ссылками на Эпиктета лучше? На этого хромоного мудреца, пародию на Сократа, который заявил что, «все на свете имеет свою направленность, связанную с человеческими существами. Некоторые животные пригодны для пищи, другие — для испытания мужества; даже клопы полезны, поскольку помогают нам просыпаться по утрам и не слишком долго нежиться в постели». Это достойно наследника престола?!

У него перехватило дыхание, затем он совсем не к месту выпалил.

— У Тимофеи есть ребенок.

— Ну и что? Я же сказала, у нас здесь не богадельня.

— Он в руках у Сацердаты.

* * *

Все утро Лонг ждал вызова к Траяну, готовился к вызову. Лгать, глядя в глаза императору, было непросто. Задача казалась невыполнимой, префект не знал, как к ней подступиться. Ларций по много раз прикидывал, чего следует держаться твердо, от чего можно будет отказаться, о чем вообще упоминать не следует.

Или, может, выложить старому другу всю правду? Не такой уж Марк хлипкий мужик, чтобы сразу испустить дух, узнав, что самые близкие к нему люди готовы сожрать друг друга.

Для поднятия настроения префект решил выгулять Снежного. На прогулке в глаза бросилось безлюдье на территории, прилегающей к императорскому дворцу. Там, где обычно толкались просители, ждали своей очереди вызванные для докладов военные чины и гражданские магистраты, теперь было пусто. Встревожило пренебрежение своими обязанностями, которое не стеснялись выказывать бездельники — рабы, бесцельно слонявшиеся между хозяйственными постройками.

Предчувствуя беду, Лонг повернул коня к базилике, выстроенной в Дафне еще во времена Домициана. Здесь в толпе, состоявшей из отпрысков богатых римских семей, явившихся в Азию за чинами и наградами, римских откупщиков и работорговцев, рассчитывавших на выгодный подряд, авантюристов и несомненных мошенников, в преддверии нового похода слетевшихся в Антиохию, — можно было узнать самые свежие новости, которыми вразнос торговали две очень известные в столице, вольного поведения дамы. Обычно они не спеша прогуливались возле колонн — обе с зонтиками, нарядные, увешанные золотыми украшениями, хотя, как поговаривали старшие офицеры, цена им была с десяток сестерциев, не более…

Возле базилики тоже было пусто. Шум доносился с территории, прилегающей к дворцу наместника.

Он повернул коня в ту сторону. Добрался до портика, с трех сторон ограничивающего открытую площадь перед дворцом, здесь направил Снежного в промежуток между колоннами, поддерживавшими крышу.

В этот момент его внимание привлекла группа людей, собравшихся возле двух квесторов. Ближний был лыс, в годах, другой — юнец с чрезмерно нарумяненным лицом. Лонг придержал коня, пригляделся — не с ними ли он добирался до Азии?

Точно, старые знакомые. Удивительно, но они так и не научились держать языки за зубами. Правда, на этот раз чиновники наперебой объясняли собравшейся толпе, с каким нетерпением ждут в столице исполнения многочисленных оракулов, обещавших власть достойнейшему из возможных кандидатов.

— Еще в бытность мальчонкой, — заявил старший квестор, — из святилища Юпитера Победителя вышел ответ, предрекавший Адриану пурпурную тогу.

— И императорский жезл! — подхватил другой, помоложе.

Префект был в недоумении — каким образом им удалось выжить в морской пучине, ведь наместник сам признался, что приказал подыскать для них самую ветхую триеру.

Ему стало не по себе — сквозь донимавшую его все эти дни меланхолию проступило понимание, что Адриан всего лишь решил припугнуть его. Даже если и так, подобное извилистое и двусмысленное человеколюбие было сродни хитроумной и предназначенной во спасении лжи, какую ему предстояло выложить императору.

Между тем толстяк заявил.

— В наш развращенный век, — заявил толстяк, — редко встретишь великодушие, которое проявил наместник в далекой Сарматии.

Ларций обмяк, выпустил поводья. Почувствовавший волю Снежный вышел из‑за колонны, навострил уши.

Толстяк, стоявший спиной к портику, сделал паузу и, дождавшись, пока публика нетерпеливыми возгласами не выразит желание прослушать эту захватывающую историю, благоразумно поинтересовался.