Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень

— Кто принимал участие в Сарматской войне?

Он глянул на одного, на другого слушателя — все отрицательно покачали головами.

Квестор заметно расслабился и начал.

— Мы там не столько воевали, сколько предавались наслаждениям. До того доразвлекались, что кое‑кто разум потерял. Какой‑то вшивый префектишка струсил в бою и, чтобы загладить вину, решил подарить наместнику красивую рабыню. Сказать по совести, девка была вполне под стать Венере. Красотка! Короче, префект сам привел девку в шатер наместника — мол, прошу прощения, с кем не бывает.

Все засмеялись. Ларций не удержался и досадливо хмыкнул.

Квестор не обратил внимания на хмыканье за спиной. Польщенный, он подался вперед и продолжил.

— Ну, это дело обычное, кому хочется угодить под суд, однако Адриан не поддался на эту уловку. Он вернул рабыню и заявил, что вынужден дать делу законный ход.

— И что? — спросили из толпы

Толстяк пожал плечами.

— А что может быть! Префекту отрубили голову перед строем.

Ларций очень пожалел, что отправился на прогулку без оружия. В свою очередь толпа с восторгом встретила известие о божественной справедливости, которой боги щедро одарили наместника. Все принялись восхищаться Адрианом.

Подобное единодушие привело Ларция в чувство. Он взял поводья, повернул коня и, удрученный, направился в сторону дома. Чем, в сравнении с этой гнусной ложью, была капелька слегка искаженной истины, которой он собирался попотчевать императора. Лекарственным снадобьем, не более того. Почему бы не оказать услугу покровительствующим ему людям?

Будь что будет!

Так прошел день, другой. Скрывая утомительное, лишающее способности рассуждать здраво, беспокойство прогуливался по Дафне. заглянул в святилище Аполлона. Не пожалел сотню сестерциев на полновесный оракул. Пророчица, словно в насмешку, предрекла ему долгую и безмятежную старость. Пока ждал предсказание, святилище посетила укрывшаяся под темным покрывалом Матидия. Племянница императора явилась в храм в сопровождении двух молчаливых преторианцев. Она долго молилась, потом, сделав вид, что не заметила префекта, удалилась.

Ларций не решился подойти к ней. И зачем, когда все сказано.

Утешался с Тимофеей, развлекался с ней. Чтобы отвлечься, расспрашивал о том, о сем. Как она попала в храм Астарты? Кто такая Астарта, и почему ее изображают полуженщиной — полурыбой? Какое участие в священнодействии принимают храмовые блудницы? По какой причине жрецы решили принести ее сына в жертву? Какой проступок она совершила, если наказание было таким жестоким? Женщина отделывалась малозначащими объяснениями, слова из нее приходилось тянуть клещами. Впрочем, Ларций не настаивал. Радовало, что Тимофея сама взялась за хозяйство, перестирала все грязное белье, скопившееся на вилле, затем взялась за починку одежды. Сразу видно римскую гражданку! Зию палкой не усадишь за работу. Ей бы только командовать!

В двенадцатый день до апрельских календ (21 марта), ранним утром Таупата примчался с известием, что государь почувствовал себя лучше. Раб, запыхавшись, выложил, что первым к могучему прорвался Ликорма. Не отстал от него и Адриан, который, как рассказывают свидетели, пинками разогнал рабов и вольноотпущенников, выставленных начальником канцелярии у порога императорской спальни. Сейчас они там с Помпеей Плотиной…

Ларций встрепенулся, снова отправил парня к императорскому дворцу. Приказал — если что‑то важное, извести немедленно, однако до полудня ничего не случилось, кроме того, что во второй половине дня прилагающую к императорскому дворцу территорию внезапно заполнили толпы тыловых вояк, спесивых вольноотпущенников и наглых рабов.

Это было так необычно! Ларций, не смея выйти и спросить, откуда вдруг такая прыть, во все глаза следил за ними. Один из императорских рабов, ворвавшихся к префекту и бесцеремонно осмотревший все помещения на вилле, объяснил — август приказал «назначенным людям» обследовать территорию.

— Вообрази, префект, как в такой момент можно оставаться в стороне, ведь через три дня начнется поход.

Ларций Лонг от удивления открыл рот — что творится на белом свете! Последний раб знает, когда начнется война, а он, начальник императорской конницы, остается в неведении.

Весь день, прогуливаясь, Лонг с презрением следил за разгоряченными, испытывавшими неподдельный энтузиазм отпрысками знатных семейств, слетевшимися в Азию за добычей и чинами, отъевшимися вольноотпущенниками, рабами, вплоть до кухонных и вывозящих мусор, толпами сновавшими по аллеям парка и заглядывавшими во все жилые и нежилые строения и романтические, во вкусе Адриана, уголки. В толпе разглядел брылястую рожу старшего квестора и нарумяненную младшего — эти были полны самого неподдельного энтузиазма.

Даже святилище Аполлона не избежало наглого и дотошного осмотра. В этом чрезмерном, лихорадочном усердии было что‑то отвратительное, какая‑то насмешка над здравым смыслом и, как ни горько говорить об этом, над самим императором, когда‑то признавшимся ему, что вся деятельность правителя, конкретное, ежедневное исполнение им своих обязанностей, должна сводиться к постоянному, пусть и малозаметному улучшению нравов подданных.

Неуемное рвение придворных невольно подтолкнуло Лонга к несъедобной, с привкусом святотатства мысли — может, война не самый лучший способ привить толпе склонность к добродетели?

Он с гневом отогнал от себя подобное кощунственное сомнение.

Примчавшийся, набегавшийся на свежем воздухе, Таупата с восторгом объявил, что на конюшне все, даже пригревшиеся при дворцовой кухне нищие, только и твердят, что некоторые важные сановники, прежде всего, «сам» Ликорма, попали в немилость. Никто из возниц, кучеров, конюхов и носильщиков — лектикариев, правда, не верит, что опала продлится долго — вольноотпущенник настолько прочно прирос к императору, что сама мысль о том, что кто‑то другой возглавит государственную канцелярию, казалась совершенно нелепой, тем более что против Ликормы не было выдвинуто никаких обвинений. Ему просто отказано сопровождать императора в поход на Гатру.

— Значит, дата выступления уже определена?

— Да, господин. В точности через три дня.

Лонг многозначительно хмыкнул и поинтересовался, кого же еще возницы и конюхи считают лишенным милостей?

— Тебя, господин!

Ларций даже привстал с кресла.

— Ты… думай, что говоришь!

— Зачем, господин, мне думать. Задуматься стоит тебе, иначе, утверждают на конюшне, может случиться непоправимое.

Лонг сдержал гнев.

— Что значит «непоправимое»?

— Кое‑кто на конюшне утверждает, что тебя могут бросить в темницу или в цепях отправить в Рим для разбирательства.