Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень

Лонг онемел, а Марк между тем с горькой усмешкой продолжил.

— Интересно, по какой причине все потеряли разум? Что вы хотите? Смуты в государстве? Гражданской войны?!

— Ни в коем случае, величайший!!

— Тогда скажи, кто, если не я, более других заинтересован в мире и спокойствии? Кто так долго трудился для державы? Меня призвали на этот пост, когда мне было сорок лет. Я работал, не покладая рук, воевал, строил, устраивал, а теперь вы не желаете отрывать ходячий труп от возложенных на него обязанностей! Всем известно, кого я хочу видеть своим наследником, но мое желание теперь для вас ничего не значит. Каждый считает своим долгом устраивать заговоры у меня за спиной!

— Государь, если тебе все известно, почему же ты не принимаешь меры?

— Какие? Усыновить Адриана немедленно?

Внезапно гнев императора угас, в глазах прорезалась затаенная боль.

Он повесил голову и признался.

— Конечно, надо было раньше издать эдикт, но Адриан так скверно поступил со мной. Хотя это пустяк по сравнению с изменой полководцев. — Он сделал паузу и с потаенной тоской повторил. — Надо было раньше…

Далее он продолжил с прежней страстностью.

— Момент упущен, что толку горевать о нем. Теперь положение изменилось, теперь мечи обнажены. Что теперь будет стоить это усыновление, если я внезапно сдохну, ведь у его противников в два раза больше легионов, чем у него. Сенат против него. Предать смерти заговорщиков, собравшихся на Родосе? Где доказательства? Теперь всем известно, что покушались на тебя. Вступая на престол, я дал клятву не казнить сенаторов без разрешения самого сената. Преступников из своего сословия они должны судить сами. Вспомни, Ларций, когда бы я нарушил клятву? Такого не было. Теперь на исходе жизни я должен переступить через нее?

С какой стати?!

Он закашлялся, дрожащей рукой налил себе охлажденной калды, глотнул пряную жидкость и вновь зашелся в кашле. Ларций оцепенело следил за ним.

Отдышавшись, Марк продолжил.

— Конечно, мне ничего не стоит принудить сенат вынести тот приговор, который мне нужен, но это дело не одного дня. Я не желаю на старости лет вступать на путь Калигулы и Нерона, утверждавших, что они боги и им все дозволено. Подобная практика — прямой путь к разгулу страстей. Рассуди, сколько сил я потратил, чтобы каждый, кто был способен к военному делу, к государственному управлению, мог без помех совершенствоваться в этом искусстве. Что я имею теперь? Семь, а то и восемь вполне достойных кандидатов занять трон Августа. Чем же отблагодарили меня опекаемые мною люди? Пренебрежением к моим словам, коварным заговором. В таких условиях я не могу рисковать Адрианом. Он — единственный, кто выполнил свои обязательства по отношению ко мне. Несмотря на тот постыдный случай, но это дело семейное…

Все остальные меня предали. Предал Лаберий Максим, вбивший себе в голову, что именно он должен возглавить поход против парфян. Предали Квиет, Цельз, Пальма. Ладно, Авидий Нигрин и Кальпурний Красс — эти никогда не скрывали своих честолюбивых намерений. Одно время я остановил свой выбор на Нератии Приске, но скоро убедился, он не в силах совладать с этой сворой.

— А Адриан в силах? — спросил Лонг.

— Он в силах. Он — единственный, кто смог одолеть собственную дурь. Он принес извинения, дал слово, что исправится. Он единственный, кто исполнил клятву и, пусть даже и мудрствуя, он трудится и строит. Мечтает! Публий единственный, кто доказал свое право на жезл. Однако один он может не справиться, ему надо помочь. Если я допущу роковую ошибку — поспешу или дам повод оспорить мой выбор, Публию несдобровать. Я долго не мог понять, чего они все хотят, ведь каждому из них я объяснял, что только единовластие может спасти Рим. Они же словно сошли с ума, начали сговариваться против одного. Они все будто ослепли. Они отказываются признать, что как только Адриан будет устранен, они передерутся между собой. Вспомни Цезаря, Августа.

Марк вновь сделал паузу, восстановил дыхание. Потом продолжил.

— Передача власти должна быть проведена вовремя, быстро, без суеты, с соблюдением всех формальностей. Этого можно добиться только при одном условии — если я буду находиться в армии. И Адриан тоже. Главное, привести к присяге легионы. Но я не могу сейчас оставить Ликорму без присмотра, поэтому мне придется отправить племянника в Антиохию.

Лицо императора горестно сморщилось.

— Вот и Ликорма!.. Скажи, Ларций, этому что надо? Я спас его от Регула, я обучил его, возвысил, дал возможность проявить себя. Чем же он отплатил мне, своему благодетелю? Тем, что спелся с Сацердатой и нанял его убить того, кто мне как сын? За что, Ларций? В чем причина? Ликорма всегда был мне как родной. Я гордился — вот мой воспитанник, вот плод моих усилий, результат благожелательной и добродетельной силы. Как я могу сейчас обезглавить его! Какая от этого польза? Кровь непременно вызовет кровь. Я не хочу и не буду первым проливать ее. Это — единственный разумный выбор в моем положении.

Он вновь примолк, потом тихо, как бы в надежде на сочувствие, спросил.

— Ведь были победы, Ларций! И какие! Мы в три года разгромили Дакию, с которой божественный Юлий, Тиберий, Домициан возились около сотни лет. Мы вышли к океану, за которым совсем близко лежит Индия.

Император обреченно махнул рукой, потом уже решительно добавил.

— Как только мы возьмем эту проклятую крепость, я объявлю о своем решении. Тогда никто не посмеет даже пискнуть против моего выбора.

Без всякого перехода он закончил.

— Ступай.

Ошеломленный, так до конца не осознавший, что значили слова, которые ему пришлось выслушать, Лонг вскочил, повернулся через левое плечо и направился к выходу из шатра.

— Подожди, — окликнул его Марк. — Знаешь, дружище, почему я не возвел тебя в сенаторское достоинство?

— Из‑за истории с Тимофеей? — машинально спросил Ларций.

— Нет, дружище. Причина в тебе самом. Помнишь, как твой дакский крысенок отказал мне в маленькой утехе, которая скрасила бы мой ночной отдых? — спросил император, затем загадочно добавил. — Мне отказал, а ему уступил.

Император на мгновение задумался, потом махнул рукой.

— Ну, тебе это знать ни к чему… — он резко стряхнул наваждение и решительно ткнул пальцем в Лонга. — Ты даже не попытался приказать ему — так и стоял, как столб, а ведь Лупа был очень хорошенький мальчик. Помнишь, как ты приказал бичевать и сослать Эвтерма и это вопреки приказу быть благородным и человеколюбивым. Какой же из такого строптивца, как ты, может получиться сенатор? Ты непременно оказался бы в рядах оппозиции. К сожалению, подобных остолопов в сенате большинство, и увеличивать количество врагов Адриана еще на одного, близкого мне человека я не желаю.