Михаил Ишков - Марк Аврелий. Золотые сумерки

— Хвала богам, что в Риме не перевелись здравомыслящие юноши. Ты беседовал с Сегестием? Интересно, почему всех его единоверцев, вопреки разумным соображениям, вопреки надвигающимся холодам, так тянет спасать Бебия? Давай‑ка спросим об этом у самого Сегестия.

Сегестий, приглашенный Феодотом к императору в триклиний, услышав вопрос, потупился, затем смело глянул в глаза Марку.

— Он многих крестил здесь в Паннонии, цезарь.

— Не слишком ли ты откровенен со мной, Сегестий? Все‑таки я правитель грозного Рима, пусть даже и увлекаюсь философией.

— Нет, государь, ты не философ. Ты хочешь завтра быть лучше, чем сегодня, об этом и Христос говорил. Мы печемся только об исполнении воли Всевышнего, об освобождении пресвитера. Мы надеемся на императора. Братья уверены — «философ» не подведет, он сам из блаженных, а посему вызволит пресвитера из рук «поганых». Вот что сказано в Писании — Богу богово, а цезарю цезарево. Так говорил Христос.

— И все‑таки, Сегестий, ты слишком откровенен со мной. Может, отослать тебя в Британию, в отдаленный гарнизон.

— На все воля божья, император. Захвачу с собой Виргулу.

— Ладно, не ершись. Ты мне здесь нужен, — после короткой паузы принцепс добавил. — Освобождать моего Бебия, а вашего Иеронима.

Сегестий засиял.

Когда тессерарий* (сноска: старший солдат) вышел, Марк и Бебий молча закончили трапезу. Феодот принес воду, чтобы омыть руки, император решил подшутить над ним.

— Воду попробовал, а то вдруг отравлена?

— А как же, господин, я на то и приставлен, чтобы следить за твоим здоровьем. Вроде все в порядке, я руки помыл — никакого вреда.

Бебий прыснул от смеха, а смущенный император погрозил пальцем рабу.

— Я тебе пошучу.

Юноша, уже поднявшись с ложа, неожиданно посерьезнел.

— Государь, тебе не кажется, что моя поездка в Сирию заранее обречена на неудачу?

Марк удивленно вскинул брови.

— Государь, — торопливо заговорил Бебий. — Стоит мне появиться в Сирии, и все те, кто таит враждебные твоей особе и государству помыслы вмиг сообразят, зачем я послан. В общем‑то, им и соображать долго не надо. Они будут опасаться меня. Вряд ли в таких условиях будет толк от моего пребывания в Азии.

— Ну‑ка, ну‑ка?.. — заинтересовался Марк. — Что же ты предлагаешь?

— Сослать меня. Как будто ты наказал меня за какую‑нибудь провинность. Может, за то, что я публично упрекнул тебя в равнодушии к судьбе отца.

Марк некоторое время размышлял, потом пожал плечами.

— Мысль дельная.

До предместий Рима кортеж императора, преторианская когорта и гвардейская конница добрались в конце августа, к началу Капитолийских или Больших игр, посвященных трем верховным божествам, даровавшим Риму власть над миром. Триумф по случаю разгрома варваров под Карнунтом Марк Аврелий решил справить в канун праздника. Не пожалел средств и на проведение самих игр. Особенно впечатляющими должны были стать конные соревнования. Александр Платоник, знавший о нелюбви императора к многолюдным общественным зрелищам, высказал осторожный скепсис — стоит ли идти на такие расходы, когда цели войны достигнуты не в полной мере, а государственная казна практически пуста, однако Марк вежливо выговорил секретарю, затем вызвал префекта претория Приска. Потребовал поторопить отставшие когорты и обоз: пусть увеличат продолжительность дневных переходов и прибудут в город ранее сентябрьских календ. Пусть поспешают и военнопленные, количество и знатность которых которые должны подтвердить славу римского оружия. Триумф необходимо устроить в день памяти великого Траяна, чьим правнуком Марк формально считался.

В Аримине, сделав остановку на собственной, с видом на Адриатическое море вилле, император посвятил день составлению проекта празднеств. Император приказал, чтобы въезд его кортежа был обставлен как можно пышнее.

— Если всякие славословия, пение труб и восторг толпы для разумного человека — вещи безразличные, это не значит, что римские воины не достойны почестей, а жителей Рима следует лишать зрелища добытых под Карнунтом сокровищ. Александр, — обратился он к секретарю, — обеспечь, чтобы не далее предместий Рима нас встречали сенат, двор и обязательно Фаустина с детьми. Стаций, Фульв, проследите, чтобы преторианцы и конница привели себя в порядок. Чтобы все блестело и сверкало. Теперь насчет Капитолийских игр. Провести их следует пышно, всем городом, пусть, наконец, народ насладиться моим ликом, а то кое‑кто в Риме, как мне кажется, уже забыл, как я выгляжу. Десятидневную программу игр также непременно согласовать со мной. Я хочу, чтобы римляне убедились, что мы не зря сражались на границе. Плебс должен обжираться и глазеть на зрелища.

Получив известие о скором прибытии принцепса, сенат принял постановление в честь заслуг, добытых Отцом Отечества, Десятикратным Императором, Трехкратным консулом, Двадцатишеститикратным трибуном, Цезарем, победителем Армянским, Парфянским, Величайшим, Мидийским, наградить его титулом покорителя Германского, а также встречать государя Цезаря Марка Аврелия Антонина Августа в полном составе. Придворные, а также чиновники из вольноотпущенников, тоже решили не отставать.

Всполошилась и Фаустина, супруга императора. Услышав о подготовке торжественной встречи, захваченная все более и более нараставшим ажиотажем, она также решила не ударить в грязь лицом и предстать перед государем во всем блеске своего окружения.

Скоро возбуждение, охватившее власти и придворную челядь, перекинулось в город. Взволновалась знать, забегали вольноотпущенники, без отдыха заработали расположенные возле форумов и в Тусском квартале швейные, ювелирные, скорняжные, сапожные мастерские. Рабыни сутками трудились над вышивками, конюхи и ездовые украшали экипажи. Нарядные повозки и породистых лошадей заранее вывезли за город поближе к Фламиниевой дороге, так как частным лицам в Риме запрещалось ездить верхом и на колесницах. В магазинах в мгновение ока раскупили тирский пурпур, египетский биссос, удивительную ткань, доставляемую из Индии и называемую синдон. Императрица взяла не раздумывая особого рода золотистый китайский шелк по цене полтора фунта золота за фунт ткани, после чего дамы в городе окончательно потеряли рассудок. Даже близкий друг Фаустины Тертулл утратил здравый смысл и принялся настаивать, чтобы покровительница включила его в свою свиту. Ночью, окончательно рехнувшись, он начал требовать, чтобы его поставили в первый ряд. Не постеснялся пригрозить — если «сладчайшая и великолепнейшая» не исполнит его просьбу, он покончит с собой, потому что у него не достанет сил снести подобный позор. Наконец Фаустина не выдержала и предупредила.