Михаил Ишков - Марк Аврелий. Золотые сумерки

Однако жизнь продолжала удивлять молодого трибуна. Скоро интерес к личности отца в армии схлынул. Вновь обнажилась прежняя горькая правда — никакой Корнелий Лонг не тайный посланец император! На самом деле, как был свихнувшийся на чуждом Риму суеверию безумец, так и остался. Бебий уже не мальчишка, чтобы верить в сказки, и все равно избавиться от острой тоски, пресечь внушавшие радость воспоминания об отце, не мог. Безразличия, отвращения, укоризны в душе не было, а тяга была, любовь была. Значит, верно говорят в Греции — яблоко от яблони недалеко падает. Значит, и он из породы отщепенцев.

Вот почему Бебия, как никого другого, поставила в тупик смута христиан, взбудораживших северную армию. Они то и дело подходили к молодому офицеру, выражали сочувствие, обещали постоять за пресвитера, освободить изреченную «благую весть». Кое‑кто из офицерской ровни позволял себе хлопать Бебия по плечу, а центурион Фрукт, как‑то оказавшись рядом с Лонгом, сплюнул и криво, жутко ухмыльнувшись, заявил: «Спокуха, сынок, подтяни ремни. Мы еще послушаем твоего отца. Помолимся сообща…»

На мгновение мелькнула мысль — вдруг император переменит решение и ради спасения Бебия позволит легионерам обрушиться на варваров, но вскоре собственным рассудком дошел, что поход во враждебный край на зиму глядя, предприятие рискованное.

Сегестий подтвердил, осень в Богемии не самое удачное время для мести. Сначала дождит, потом ложится снег, наступают холода. Добавил, что на все воля Божья, и пусть он, Бебий, не дрейфит. Лично он, Сегестий, крещенный в бытность Иеронима в Карнунте, верит, что вскоре им повезет вновь услышать «отца». При этом гвардеец заявил, что и речи быть не может о нарушении дисциплины. Никто в мыслях не держит изменить императору, даровавшему им всем, рабам и гладиаторам, свободу. Даже базара о том быть не может, подтвердил присутствовавший при разговоре Фрукт. Только об исполнении воли Всевышнего, об освобождении мученика они пекутся. На Марка они все надеются — «философ» не подведет, он сам блаженный. Сегестий, вызванный к императору вместе с Бебием младшим, так и заявил в Карнунте, что цезарь дарован Риму Всевышним, а посему не попустит смерти римского посла от рук «поганых».

Допрос Сегестия состоялся уже после того, как Марк Аврелий долго беседовал с Бебием за ужином — старался объяснить, что не забыл о данном слове, однако если высшим предназначением человека полагать добровольное, с улыбкой, исполнение долга, в этом случае принцепс вправе потребовать от Бебия, чтобы тот продолжал сидеть у Ариогеза в подполье. Вдаваться в подробности не стал, но, заметив тоску и откровенное непонимание в глазах юноши, спросил.

— Жаль отца?

Бебий кивнул.

— И мне жаль, — вздохнул Марк. — Я тоже потерял отца. В девятилетнем возрасте, так что мне не надо объяснять, что значит найти его, говорить с ним и вдруг обнаружить, что безжалостная судьба готова вновь отобрать его, теперь уже навсегда.

Некоторое время император задумчиво почесывал висок.

— Я помню тебя, Бебий, вот таким, — наконец, продолжил он, — держал тебя, младенца, на руках.

Вновь короткая пауза, затем голос Марка.

— Мне было легче, перенести потерю, потому что меня усыновил Антонин Пий, человек во всех отношениях необыкновенный. Я понимаю, Бебий, как тебе было трудно. Ты не испытываешь ненависть или злобу к родителю?

— Нет, принцепс. Матидия объяснила, что иначе он поступить не мог. Я всегда доверял матери, как когда‑то доверял отцу. Теперь у меня был случай убедиться, что отец не утратил чести римлянина. Выходит, я тем более обязан помочь ему.

— Рад слышать, — кивнул император. — Теперь самое время вернуться к нашим баранам. Повторяю, мне жаль Бебия Лонга, но куда острее мне жаль государство, терпящее небывалый ущерб от нашествия варваров. Делаю, что надлежит, прочее меня не трогает. Бебий сам выбрал свой путь, в том он волен, но я как отец народа — это звание мне вручил сенат — не буду вдаваться в подробности его ведущего. Я знаю только, он должен выполнить долг по отношению к породившему его городу. Это справедливо?

— Да, цезарь?

— Ты считаешь себя обязанным подчиняться отцу народа как собственному отцу?

— Так точно, божественный!

Император поморщился

— Не называй меня божественным, я еще жив. Помнишь, что ответил умирающий Веспасиан на вопрос, не худо ли ему?

— Да, цезарь.

— Повтори.

— Чувствуя приближение смерти, великий Веспасиан нашел в себе силы заявить: «Увы, кажется, я становлюсь богом!»

— Достойный ответ римлянина, заглянувшего в лицо смерти. Того же я жду от тебя. Мне нужны верные люди, Бебий. Ты успел проявить себя в летней кампании. Твое горе и мне небезразлично, однако Риму ты нужен в другом месте, в ином качестве. Я отправлю тебя в провинцию, там ты должен стать моими глазами и ушами, при этом никто не должен знать, что ты имеешь право и обязан напрямую связываться со мной в случае, когда основам государства будет угрожать опасность. Ты должен стать своим в верхах местной знати. Поедешь в Сирию. Ваша семья имеет важные деловые интересы в Сирии и Египте. Корнелии Лонги всегда занимались государственными подрядами на поставки продовольствия в Рим. Этим ты и займешься в свободное от службы время. Я помогу тебе получить солидный заказ для армии. Так что ты сможешь и заработать, и помочь матери. Надеюсь, хищничать не станешь. Моя помощь будет разовая, все остальное — риски, кредиты, — должен будешь взять на себя. Твоя задача — ты должен признаться тем, кто, по твоему мнению, будет представлять опасность для государства, что ненавидишь меня за то, что я бросил твоего отца на произвол судьбы. И никакие поблажки, доходные должности не могут лишить тебя права на месть. Ты понял?

Бебий невольно сглотнул, облизал пересохшие губы, затем кивнул. Марк не торопил его. Через некоторое время юноша спросил.

— Но, цезарь, если у тебя есть подозрения в отношении каких‑либо лиц, назови их, чтобы мне было легче отыскать угрозу.

— У меня пока нет оснований предполагать, что кто‑то таит злой умысел, однако разум подсказывает, что долго так продолжаться не может. Я не буду называть имен. Просто будь внимателен и честен, что и требуется от гражданина. Это и мало и много. Я позабочусь о твоем отце, если, конечно, он окончательно не погряз в чуждом Риму суеверии. Кстати, ты тоже веришь, что распятый преступник ожил? Может, ты тоже христианин?

— Нет, государь. Это сказки для легковерных, их убедительно опроверг Цельс*. (сноска: автор трактата «Правдивое слово», направленного против христиан. Жил во II веке. Имя его неизвестно.) Я верен нашим древним, даровавшим Риму победу богам. Я не вижу смысла каяться в том, чего не успел натворить. Каждый мой проступок можно загладить жертвоприношением. Я готов верно служить отечеству.