Михаил Ишков - Марк Аврелий. Золотые сумерки

Поразмыслив, Марк пришел к выводу, что готов принять возможность воскресения Христа. Согласен предстать и перед мировым судьей, но только в компании с учителями, единомышленниками, с наставлениями Эпиктета и письмами Сенеки под мышкой. Скажи, предвечный судия, неужели ты способен осудить Сократа, Сенеку, Тразею и Приска? Осудить за незнание? Наказать вечной мукой за то, что бродили во тьме и не ведали, в какой стороне свет? Где ж ты раньше был, почему не открыл им глаза? Теперь желаешь ввергнуть их в геенну огненную. За что? За то, что жили праведно? Что учили других жить праведно. Что достойно встретили смерть? Разве это не в счет? Разве это суд? Нет, это возмездие за непокорность, за любовь к разуму. Такого господина душа не принимала.

Хватило сил унять расходившееся сердце, свести мысли к неясному, вызывающему тревогу пункту — как поступать дальше? Чего ждать от квадов? Неужели эти глупцы всерьез решили сражаться против его легионов?

Марк подозвал сопровождавшего его в прогулке Сегестия и отправился к огороженному месту, где в палатках жил Ариогез с семьей. Здесь плененный царь дожидался решения императора. Марк при первой же встрече успокоил Ариогеза и объяснил, что ни ему, ни его жене и детям не будет никакого насилия.

У ворот Марк приказал охране разбудить пленного царя, вызвать его. Ариогез явился сразу — оказывается, его тоже мучила бессонница.

Поговорили при свете факелов, прямо у ворот.

Ариогез угрюмо глядел на принцепса, затем нехотя, с трудом ломая шею, поклонился. Марк уселся на войсковой барабан, который по приказу Сегестия притащили преторианцы из охраны. Устроившись, поерзав, Марк жестом предложил Ариогезу присесть на лежавшую рядом колоду.

Был царь квадов не в пример своим соотечественникам черняв, но также высок, красив и прекрасно скроен. Руки сильные, могучая шея, крепкие длинные ноги — в бою он показал себя хватом.

Тот некоторое время колебался, некоторое время рассматривал небо. В лесу послышалось уханье филина. Марк не торопил врага. Наконец, Ариогез, на что‑то решившись, уселся на колоду, подогнул под себя ноги. Осмелился спросить первым.

— Какое дело имеешь ко мне, император?

— Объясни, Ариогез, чего ты добивался, решившись воевать с Римом?

— У меня не было выбора. Я не прочь пожить с тобой в мире, однако, как видишь, не судьба. Четыре года назад я просил Помпеяна выделить земли на правом берегу реки, куда мы могли бы всем племенем переселиться из Богемии. Я готов был встать под твою руку. Со мной пришло бы более половины нашего народа, однако твой зять для видимости затеял переговоры, а сам тем временем напустил на нас Виндекса с двадцатитысячным войском.

По — моему, Помпеян решил заслужить триумф, ведь, насколько мне известно, твоего дозволения на эту подлую каверзу он не получал. Мы разгромили Виндекса, я сразил его в бою, после чего поздно было говорить о мире. Спустя год на наши земли напали готы, и поставленный тобой Фурций трусливо бежал за реку. Я возглавил ополчение. Нам бы не отбиться, если бы не золото, награбленное в твоих землях, Марк. Прости, что величаю тебя по имени. Я могу это позволить, моя честь не запятнана. Проиграл я в честном бою, снес голову Макринию в честном бою. Я тоже носил корону.

— Говори.

— Ты знаешь, я вырос в Риме. Я не чужд Риму, но жить под его пятой невыносимо…

— Ты сказал, что на вас напали готы.

— И не только готы, но и те, кого вы называете вандалами, а также свевами. Их много, они храбры и своевольны как избалованные дети. Золото, которое досталось мне на твоих землях, я использовал, чтобы указать северным князьям достойную цель. Они клюнули, Марк, и я повел их.

— Если ты вернешься к своему народу, мы сможем заключить мир?

— Вернуться я могу, Марк, но мне уже никогда не быть царем. Ванний был отведен в священную рощу и там получил благословение Вотана. Гадание оказалось в его пользу. Если я вернусь, я возьму меч в руки и буду сражаться во главе своей личной дружины.

— Можно ли договориться с Ваннием?

— Теперь, когда погибли знатные из всех главных родов, нет. Битва неизбежна. Это будет великое сражение для моего народа. Я хотел вести против тебя дружины, но Господь рассудил иначе. Марк?..

— Я слушаю.

— Мне не к лицу просить об этом, но Господь простит мне слабость. Ты намерен провести меня в триумфальной процессии? Провести в цепях, как собаку? Провести на потеху римской черни мою жену и детей? Не лги и отвечай честно.

Марк не ответил. Молчал долго, прикидывал и так и этак.

— Я подумаю, Ариогез, — наконец ответил император.

— Только не думай слишком долго.

Марк Аврелий невольно отшатнулся. Голос его прервался от волнения.

— Ариогез, ты посмеешь поднять руку на жену и детей?!

— Что мне остается, — спокойно ответил Ариогез. — Чтобы они увидели мой позор? Ты же не ответил на мой вопрос!

— Я ответил — подумаю.

Ариогез опустил голову.

— Ты вправе думать как угодно долго. Только учти, Ванний молод и очень жесток. Я не убивал пленных, он же окропит римской кровью священную рощу. Он зальет ее кровью. Реки покраснеют, воронью будет обильная добыча. Он умеет воевать, он дерзок и умен. Я буду ждать исхода сражения. Если ты победишь и в тот же день не дашь мне ответ, дозволь мне поступить со своими родными, так, как того требует честь. Я знаю, ты можешь разделить нас, приставить к нам стражников, которые будут следить за каждым нашим движением, но я обращаюсь к твоему разуму — позволь мне поступить так, как я сочту нужным.

— Я дал ответ — жди.

С тем и ушел. Скрылся в тени. В этот момент император приметил, что Сегестий, его телохранитель, задержался. Встал и Марк, отшагнул глубже в тень, прислушался.

Сегестий, оставшийся наедине с Ариогезом, некоторое время пристально разглядывал пленного царя, потом спросил на германском наречии. Спросил чисто, с каким‑то даже вызовом.

— Скажи, Ариогез, как оно, терпимо, если придется убить своих детей собственной рукой?

Ариогез вскочил с колоды.

— Ты — квад?

— Да.

— И служишь этим?

Сегестий усмехнулся, затем повел разговор на латыни.

— Ты помнишь меня, Ариогез?

Царь с некоторой задержкой отрицательно покачал головой.

— Понятно, — кивнул Сегестий, — столько лет прошло. Может, ты вспомнишь Маробода? Вспомнишь, как разорил его гнездо, убил жену, сгубил детей?

Ариогез напрягся, даже чуть набычился, потом на его лицо легла усмешка.

— Уж не паршивца Сегимунда я вижу перед собой?

— Его, светлый князь, его! Может, вспомнишь, как бил меня за дерзость, а потом продал на рынке в Виндобоне?

— Помню, Сегимунд. Ты пришел получить с меня кровь моих сородичей? Сейчас самое время. Ты, смотрю, в больших чинах.