Михаил Ишков - Марк Аврелий. Золотые сумерки

Марк с удивлением отметил, что никто из родовитых, оказавшись взаперти, не осмелился лишить себя жизни. В клетках они быстро становились покорны. Правда, в глазах у некоторых рослых, разодетых вперемежку в германские штаны и римские тоги, русоволосых и голубоглазых красавцев, стояли слезы. Другие, особенно старцы, соглашались с тем, что император вправе наказать их заключением под стражу, но и они, отдавая в римскую армию своих сыновей, вправе требовать доли в богатстве Рима. Действительно, квады обязались поставлять в вексиляции тринадцать тысяч пехотинцев

Во время следующей летней кампании войска под командованием Пертинакса и Септимия Севера, медленно продвигаясь по землям квадов, передовыми отрядами вышли к южным скатам Судетских гор и Западных Карпат. Легионеры прокладывали дороги, возводили опорные пункты и сторожевые бурги* (сноска: Во время археологических раскопок их остатки были найдены в Словакии на р. Нитре, в Нижней Австрии, в Чехии, возле современного города Тренчин (120 км к северу от Дуная). Наместник Нижней Паннонии Пертинакс, которому был поручен надзор за землями квадов, назначал в общины центурионов. Те должны были приглядывать за местным населением и следить, чтобы народные собрания собирались не чаще, чем один раз в месяц, а вопросы, выносимые на обсуждение, заранее согласовывались с римской властью. Кроме того, Пертинакс вывел несколько десятков тысяч семей квадов и маркоманов во внутренние области империи, где расселил их на опустошенных за время военных действий землях.

Светлым моментом войны явилось освобождение более пятидесяти тысяч пленников, захваченных германцами на правом берегу в течение этой бесконечной, выматывающей у государства все силы войны. Все это время Пертинакс по указанию Марка пытался встретиться с Ваннием, заключить с ним договор и раз и навсегда решить вопрос о статусе народа квадов, однако царь отказывался от переговоров.

Ванний ушел с дружиной в земли виктуалов, там и затаился. Виктуалы отказались выдать его, тогда наместник пригрозил им гневом римского народа. На это дерзкие варвары ответили — приди и сам возьми Ванния. Пугать их до подготовки новой военной кампании было неразумно, тем более что забеспокоились народы на восточном приграничьи — выше устий Данувия, Тираса (Днестр) и Гипаниса (Южный Буг). Их вожди взывали к Марку, требовали, чтобы им было позволено переселиться в пределы империи. Они доказывали, что им не устоять против наплыва нагрянувших из восточных степей степных кочевников. Эти пришлые были подстать сарматам. Их было много, двигались они ордами, с кибитками, семьями, гнали с собой скот. Их появление вновь внесло смуту в уже намечавшееся успокоение племен.

Марк дал отрицательный ответ, усмотрев в переселении в пределы имперских провинций многочисленных народов, обитавших к востоку от Карпат, непосредственную угрозу Италии и Галлии.

Удивили готы и вандалы.

Первые, внезапно снявшись с побережья Свевского моря, сокрушая родственные племена, напролом устремились на юго — восток, в причерноморские степи. Сторожевые посты римлян они, правда, обходили, видно, помнили об уроках, полученных под Карнунтом и в Богемии. Вандалы с той же безумной решительностью обрушились на костобоков, живших на востоке Дакии. На государственном совете в Сирмии, обсуждавшем поведение потерявших рассудок варваров, единодушно решили, что готы и вандалы подались в дальние края, не желая жертвовать волей, ограничить которую собирались римские легионы.

* * *

Осенью того же года Марк вернулся в Рим. Громоздкость задачи, стоявшей перед императором, не уменьшилась даже после того, как войска заняли Богемию и западную часть Словакии. Зимовать там римляне не решились и, оставив заслоны, вернулись к Данувию, где в приречной полосе были оборудованы постоянные лагеря.

Теперь, когда цель обрела ясные, пусть даже умопомрачительные в своей грандиозности очертания, когда открылась неисчислимость народов, заселявших варварскую часть ойкумены, требовалась серьезная, вдумчивая проработка всех деталей похода на север. Совершенная непредсказуемость передвижения германских и славянских племен; зреющая в недрах этого буйного, яростного мира сила, таили угрозу самому существованию империи. Жизнь научила, что подготовку к организации двух новых провинций нельзя свести исключительно к накоплению ресурсов, внешнеполитическому обеспечению продвижения вперед, к возможному дополнительному набору войск. Главное, крепкий тыл, но как раз в этом ясности было меньше всего.

Весь двухнедельный путь в столицу Марка не оставляли два внушающих тревогу вопроса. Оба они, казалось, были мало связаны с предстоящими свершениями, однако душевных сил требовали в избытке. Первый касался тайного донесения Агаклита о том, что Фаустина, вернувшись в Рим, весь сентябрь и октябрь провела в Равенне. Это означало, что после скандала в Сирмии она сочла возможным пренебречь запретом императора и в пику Марку повела себя словно лишившаяся рассудка кобылица.

Вновь, как случалось прежде, императрица бросилась подыскивать очередного жеребца среди мускулистых диковатых матросов и накачанных гладиаторов. Было трудно, до нестерпимой муки больно, ревность порой буквально душила Марка, но безвыходность ситуации и до сих пор сохраняемая в душе привязанность к жене, не позволили ему принять особые меры для пресечения ее безумств в Равенне. Однажды Феодот, наблюдая за хозяином, невзначай обмолвился, что на всякую напасть можно найти лекарственное снадобье. Говорят, любовные хвори удачно лечат халдеи, сведущие в расположении звезд на небе. Император с некоторым недоверием выслушал раба, с денек поразмышлял, потом махнул рукой — зови халдеев. Имени моего не называй, объясни иносказательно. Через несколько дней раб привел лекаря. Тот выдал странный рецепт — если супруга испытывает нездоровую страсть к гладиатору, того следует убить. Пусть женщина омоется кровью любовника и возляжет с мужем. Подобным образом она навсегда избавится от пагубной страсти.

Халдея с позором изгнали, а Феодот неделю помалкивал в присутствии господина. Вел себя тише воды, ниже травы. Пищу и питье, предназначенные для императора, пробовал на кухне.

Со временем сквозь нетерпимые, разжигающие воображение картинки, донимавшие Марка по ночам, сквозь угрюмое, звериное желание отомстить, иной раз пробивались странные, обладавшие целебным свойством, ростки — домыслы, сводившие боль к давней, замысловатой, но разрешимой загадке. Прежде всего, Фаустина все это время посылала ему самые нежные письма.

Да, лярвы с ними, с нежностями!

Ему и так известно, что они небесами назначены друг другу. В письмах Фаустина, иносказательно признаваясь в бесстыдстве и необъяснимой потере рассудка, объясняла свои поступки ночными страхами. Она писала, что сны, вроде бы несвязные, причудливые и все равно ужасающие, донимают ее. По ночам она не в силах оставаться в одиночестве. Страхами оправдывала и бегство в портовый город «на отдых». Однажды написала — уже более связно и логично, — что ей не по себе потому, что она чует опасность, но не может понять, с какой стороны запахло падалью.