Михаил Ишков - Траян. Золотой рассвет

Доверяем мы ему или нет?

Он дал мне слово, что ни разу, ни в какой форме не сообщал прожженному доносчику о цели своей поездки.

— Я не обвиняю Лонга в пособничестве Регулу, — мрачно усмехнулся Титиний. — Такие, как этот мошенник, всюду пролезут. Я спрашиваю — не будет ли чрезмерным легкомыслием после этой помолвки посылать его к императору?

В разговор вступил Плиний Младший.

— Как раз для того, чтобы такие, как Регул, не встревожились, мы и предложили послать Ларция. Доносчик полагает, что префект у него в руках, мы же полагаем, что никто, кроме Лонга, не сможет убедительно, на собственном примере, изложить императору истинное состояние дел в городе. Кто, лучше отставного заслуженного калеки, сумеет убедить Траяна, что далее с прибытием в Рим тянуть нельзя. Траян очень падок на воинские доблести.

Фронтин невозмутимо осадил молодого сенатора.

— Это все так, Плиний, но я веду речь о другом.

Затем старик обратился к Капитону.

— Титиний, рассуди, если мы сами, в своем кругу проявим недоверие к верному человеку, чем мы будем отличаться от Регула и подобных ему мошенников? Зачем надо было выстраивать такую сложную комбинацию со Стефаном и прочими убийцами, вольноотпущенниками и рабами Домициана, заигрывать с Нервой, с преторианцами. Вспомни, сколько нам пришлось убеждать Нерву, что лучше Траяна соправителя не найти, пора влить свежую кровь в государственный организм? Зачем было попускать Крассу уговаривать преторианцев на бунт, чтобы те припугнули Нерву. Именно, припугнули — помнишь, Титиний? То, что сейчас происходит в столице, это форменный бунт — с кровопролитиями, с разгулом порочных страстей. Гвардия осквернила дворец, нагло требует дополнительных подарков, сокращения сроков службы? Боюсь, если мы заменим Лонга, он будет вынужден принять жестокое решение, ведь будет задета его честь. В таком случае мы примемся губить граждан собственными руками? Ты этого хочешь, Титиний?

— Разве сейчас можно доверять кому бы то ни было? — скептически сощурился Титиний Капитон.

— В такие времена особенно следует доверять верным людям. Я ручаюсь за Ларция — даже в эти гиблые дни он не перестал заниматься гимнастикой и воинскими упражнениями. Если бы вы видали, как он на полном скаку мечет дротики, как владеет сарматским копьем, у вас тоже не осталось бы сомнений. Собственно, какие тайны он может выдать? Наше послание? Оно выдержано во вполне приемлемых, благочестивых выражениях.

Если Траян сочтет нужным ответить, он ответит. Если нет, передаст на словах. В любом случае даже Регул не отважится давить на гонца нового принцепса. Я согласен с Плинием, лучше, чем Ларций, посланца нам не найти. Он сам — наилучший довод в пользу немедленного приезда императора в Рим и наведения порядка в столице.

* * *

В восьмой день до февральских календ (25 января 98 года) умер не выдержавший обрушившихся на него несчастий Нерва и сразу после траурных церемоний Ларций отправился в путь. Сначала решил добираться до Аквилей — небольшой крепости, представлявшей собой ворота, ведущие с Итальянского полуострова в Далмацию, в обе Паннонии и к Данувию.

Однако уже через пару дней до него дошли слухи, что круто повернувшие на юг легионы через альпийские перевалы спускаются к Медиолану (Милану). Это означало, что Траян решительно двинулся вглубь Италии. Ларций недоумевал, неужели известие о предстоящей войне являлось всего лишь хитроумной уловкой, прикрывающей движение императора на Рим? Вот и разберись, что на самом деле задумал испанец? Он поймал себя на мысли, что в нем вновь проснулся интерес к вещам посторонним, давным — давно изгнанным из памяти — к постижению замысла начальствующего полководца, к обдумыванию мер, с помощью которых можно было бы половчее выполнить приказ, к движению походных колонн, к устройству лагерей, к подбору солдат, годных к конной службе. Это радовало и печалило, но в любом случае горечь в сердце ослабла, развеялись унылые мысли о Волусии, появилась надежда — ничего, прорвемся. Невесту он оставил на Эвтерма, этот должен справиться.

Подбавили интерес и анекдоты, появившиеся в Италии и касавшиеся нрава новоявленного правителя. Рассказывали, что некий трибун на вечернем совете поинтересовался, куда завтра направится легион?

— Боишься проспать? — спросил Траян. — Не беспокойся, легат разбудит тебя вовремя, а колонновожатый приведет в назначенное место.

Подобная скрытность полузабытым манящим звоном отзывалась в душе — неужели испанец всерьез взялся за дело? Неужели скоро придет конец осточертевшей говорильне?

Трудно передать, с каким нетерпением, с какими надеждами ждала Италия нового императора. Загодя к дорогам, по которым по слухам должны были протопать вызванные из Германии, Галлии и Британии легионы, толпами собирался народ. Все, особенно ветераны, знавшие толк в походном построении, в порядке и организованности прохождения колонн, желали глянуть на римских орлов. Хотелось оценить выправку и внешний вид солдат — так ли они хороши, как во времена Августа и Веспасиана, или еле ноги передвигают? Неужели, как рассказывали недоброжелатели, двигаются толпой, без шлемов и лат, в обнимку с лагерными шлюхами, а то и с женами, сопровождаемые кучей детишек?

Что в том удивительного?

За несколько лет воинская выправка, подтянутость, уверенный, гордый взгляд, всегда отличавшие римскую армию, заметно потускнели. В городах было полным — полно пьяных солдат, откупившихся у центурионов и устроивших себе увольнительную. Центурионы, префекты и прочие офицеры, вплоть до начальствующего состава позволяли себе разгуливать нетрезвыми, сквернословить в общественных местах, поступать гнусно, то есть прилюдно мочиться.

Собравшийся у дороги народ помалкивал. Знакомые перекидывались вопросами — как живешь, что с посевами, какого урожая нынче ждать? Никто открыто не касался события, которого ждали, никто вслух не интересовался — каков он, Траян? Между собой, конечно, перешептывались, делились тайным — чего ждать от испанца? Порядка, побед или беззаконий, глумления над плебсом? По — прежнему ли всякий, кто дорвался или прилип к власти, будет безнаказанно наступать, выставив брюхо вперед? В толпе недобрым словом поминали слабака Нерву, обещавшего раздать землю беднякам. Шестьдесят миллионов сестерциев выделил на это богоугодное дело, издал эдикт, а где она, земля? Попробуй получи без подмазки. Приказал выдавать вспомоществование тем, кто будет рожать детей. В Италии беда — не из кого набирать солдат. Только и эти денежки нелегко получить. Квесторы, заявляют, сначала вы нарожайте, потом обращайтесь за помощью. Ага, нарожаешь, явишься, а тебе под нос кукиш с оливковым маслом. Куда прешь, халявщик!