Михаил Ишков - Траян. Золотой рассвет

Ларций в сердцах ударил крюком о ладонь.

— Так и знал, что проворонят.

— Полагаю не проворонили, а дали уйти. По крайней мере, так утверждают Порфирий и Павлин.

— Эти, наверное, рады?

— Не то слово, Ларций. Они наняли знающего человека, который специально отправился в Азию, чтобы постараться разведать о Сацердате все, что можно.

— Разумная мера, — согласился Лонг.

Некоторое время он молчал, обдумывал что‑то свое, потом спросил.

— Может, тебя женить, Эвтерм?

— Не стоит, Ларций. Я, в общем‑то, обхожусь…

— Зачем упрямишься! Остепенишься, мне будет спокойней. Стоит ли бегать по катакомбам, ты уже не мальчик.

Эвтерм побледнел.

— Не надо обижать меня, господин. Мы собираемся там не для блуда. Я вполне мог бы найти себе женщину, но память о Волусии удерживает меня.

У Ларция удивленно глянул на раба. Справившись с замешательством, он буркнул.

— Меня тоже.

Вновь пауза. Тишину нарушил хозяин, взглянувший прямо в глаза Эвтерму.

— Тогда скажи, ты пытался? Ну, ты понимаешь, о чем я?.. Даю слово, это останется между нами. Никаких бичеваний.

— Что ты, господин! Только в мыслях.

— Почему же в мыслях? Только не говори, что это деяние порочное, а ты у нас такой святой, такой мудрый, что в силах управлять своими желаниями.

Эвтерм смешался.

— Что ты, господин! Я никогда не считал себя мудрым. К тому же в любви к Волусии с моей стороны не было ничего порочного, ибо сказано — плодитесь и размножайтесь.

Он опустил голову, потом каким‑то странным сдавленным голосом признался.

— Боялся, она посмеется надо мной. Если я попытаюсь, ну, ты, Ларций, понимаешь… Если я попытаюсь делом, силой, мольбами, она просто высмеяла бы меня. Не желая оскорбить, а вполне по — дружески. Она сказала бы — Эвтерм, я очень люблю Ларция. Этой обиды я не смог бы вынести. Сотворил бы что‑нибудь с собой. Она так любила тебя, что ничего не замечала вокруг. Она как‑то сказала — ты такой смешной, Эвтерм. Как же я мог осмелиться? Как мог погубить свою душу?

— Трудно совладать с душой, когда требует плоть.

— Очень трудно, господин, но я привык. Теперь мне легко. Светоч на небесах, на земле пусто, о плоти ли теперь заботиться?

Ларций покачал головой.

— Все у тебя как‑то просто выходит. Неужели хватило одного упоминания, что она любит меня?

— Да, господин.

Эти слова Ларций вспомнил, когда, возвращаясь в Дакию, прикупил в крепости, возведенной на правом берегу Данувия и прикрывавшей мост через реку, молоденькую рабыню — дакийку. Выбрал он ее из тех, кого в качестве живого товара гнали в Италию. Толпа была многочисленна, и, к удивлению Ларция, в толпе обнаружились крытые повозки. Пологи были опущены и скрывали от посторонних взглядов счастливчиков, которым не надо было топать до Италии пешком.

Префект поинтересовался у работорговца — грека, невысокого, толстого, жутко бородатого и волосатого мужчины средних лет.

— Кто там, в повозках, прохвост? Кому ты оказал высокую честь добраться до Италии на колесах?

Работорговец громко рассмеялся.

— О, там сущие изюминки, префект. Спелые лиловые сливы, сладкие вишенки, наливные яблочки, сочащиеся сладостным соком груши, вкус которых способен оценить только истинный гурман и поклонник женской красоты. В повозках девственницы, все свеженькие как на подбор. Мы успели отбить их у солдат из Аполлонова легиона.

Бебий изумился.

— Ты хочешь сказать, что ты и твои подручные справились с аполлинариями, которые добрались до этих ягодок? Великие боги, ваша милость безмерна! Послушай, парень, зачем ты возишься с этими плаксами и ревами? Иди служить ко мне в кавалерию. Мне нужны храбрецы, способные отбить девственниц у римских солдат?

Торговец довольно рассмеялся.

— В армии, префект, нет того навара, который я получу за этих красоток. Верные люди шепнули, мол, в таком‑то урочище можно поживиться. Есть, мол, там святилище Бендиды. Она у даков что‑то вроде нашей Матери — богини, да еще, словно Юнона, заведует домашним очагом, а при святилище жрицы. Все как на подбор ягодки. Ну, мы договорились с храбрецами — аполлинариями, те нагрянули в урочище. Ну, понятно, крики, вопли, слезы. Мы подоспели вовремя, сразу предъявили свои права. Был уговор девок не трогать, а вы чем тут собираетесь заняться? Так что будьте любезны. Легионеры понятно поперли на нас — ах, вы дерьмо, нам охота и все тут! Пришлось напомнить, денежки вы, храбрые аполлинарии, успели получить? Так что будьте любезны. Ну, мы отобрали тех, кто посмазливей, остальных отдали нашим храбрецам на сутки с условием, чтобы те, как только сутки закончатся, вернули их. И ни минутой дольше.

Он вновь захохотал, потом огорченно добавил.

— К сожалению, не все, даже из красоток, успели сохранить святость, которую они должны были хранить даже ценой собственной жизни, но и тех, кого мы отбили, вполне достаточно, что получить неплохой навар.

Неожиданно Ларций приказал.

— Покажи мне их.

Торговец помрачнел, потом осознав, что спорить с такой шишкой, как Корнелий Лонг, себе дороже, поинтересовался.

— Каких, господин? Использованных или несверленных?

— Вторых.

Торговец помрачнел еще больше.

— Лонг, они дикие и вполне могут наброситься на тебя. Есть там одна, просто необъезженная дикая кошка…

— Она может покончить с собой?

Торговец озабоченно кивнул и уточнил.

— Не с собой, а с тобой.

— За меня не беспокойся, — ответил Ларций. — С нее и начни.

Они подошли к первой повозке — карпентуму, обогнули ее. Торговец развязал узлы и откинул задний полог. Пленницы отпрянули, сбились в трепещущую, вздрагивающую человеческую массу. На лицах тех, кому не повезло спрятать лицо, очертился ужас.

Ларций некоторое время с интересом разглядывал их. Девушки были грязны, их вряд ли можно было назвать красотками, но глазки, личики были превосходны. Просто ягодки. В Риме их помоют, причешут, украсят драгоценностями. Не пожалеют ни притираний, ни оливкового масла, ни благовонных мазей, ни румян, ни белил, ни киновари, ни прочих женских хитростей. Тех, кто будет сопротивляться, будут щипать; не поможет — начнут морить голодом. Потом несытно, но до отвала накормят. Торговец назначит день, и охотники до женской красоты — отцы — сенаторы, магистраты, вояки, римские богачи, хозяева лупанариев — явятся на торг и начнется аукцион.

Та дикарка, о которой торговец упомянул как о «необъезженной дикой кошке», произвела сильное впечатление на префекта. Девушка была красива броской пронзительной красотой. Волосы цвета опадающей листвы, густые, обильные; большие черные, мечущие ужас глаза, влекущий изгиб губ. Более ничего не успел разглядеть.

Ларций, не в силах справиться со смущением, обратился к ней с каким‑то глупым, совершенно идиотским вопросом — не обижает ли их хозяин? Хвала богам, она ни слова не понимала по — латински. Эта догадка дала Ларцию время справиться с оторопью. Внезапно нахлынуло — оно и лучше, что за радость слушать ее болтовню! В следующее мгновение, сраженный насмерть, римлянин замер. Он что, собирается купить ее? Нелепейшее из желаний! Ларций нахмурился, некоторое время усиленно соображал, потом прочистил горло и задался вопросом — стоит ли спорить с судьбой? Это пустяки, что она ни бум — бум по — нашему. Сам он за три кампании успел нахвататься дакийских слов — так что сумеет объяснить дикарке, как следует вести себя и какой именно гранью ее святости он хотел бы воспользоваться.